Юрий Рытхэу - Путешествие в молодость, или Время красной морошки

Домики села по самую крышу занесло снегом, и сельсовет мы нашли по торчащему прямо из-под сугроба сильно потрепанному флагу.

Остановились в интернате, где пустовал изолятор. Комната была уютная, с двумя чистейшими постелями. Пока Федор Федотович и Александр Венедиктович ходили по разным хозяйственным делам, я навестил Марину Сигунылик, учительницу эскимосского языка, с которой познакомился несколько лет назад в Ленинграде.

Крутой снежный туннель, ведущий в школу, я одолел не без труда.

— Видите, — сказала Марина, — люди, которые строили поселок, даже не спросили нас, как поставить дома, чтобы избежать таких заносов.

Возле учительского домика мы остановились на крыльце, точнее на том месте, где было крыльцо, от которого по одну сторону валялись стойки и доски.

— Никакими лопатами не откопаться после пурги, — жаловалась Марина, — Попросили бульдозериста отодвинуть наметенный сугроб, так он, пьяный, вместе с сугробом все крыльцо снес!

Эти домики лет десять назад еще как-то решали жилищную проблему на Чукотке, придя на смену землянке и яранге. Состояли они лишь из одной комнаты и кухни. Чаще всего в этой одной-единственной комнате одновременно жили несколько поколений — дед с бабкой, родители и молодожены с малыми детьми…

— Школьники в интернате живут, — рассказывала Марина, — Им, конечно, удобно там — и кормят и одевают… Но дети отвыкают от родителей, забывают язык. А хуже всего, что и родители отвыкают от собственных детей. Взрослым некого стесняться, когда они напиваются, безобразничают, дерутся…

Мы зашли в сельский клуб, ветхий латаный-перелатаный домишко, снаружи густо облепленный наглядной агитацией. В небольшом зальце стояло несколько рядов полусломанных стульев, покосившийся сценический помост наполовину закрывал ярко-зеленый бархатный занавес.

В клубе было чертовски холодно, как, впрочем, и в комнатке, где размещалась сельская библиотека. Молоденькая девчушка, выпускница Биробиджанского института культуры, показала мне стеллажи.

— А где у вас книги на эскимосском языке?

Девушка смутилась.

— У нас нет ни одной…

— Они сохранились только у меня да еще у некоторых наших учителей, — сказала Марина, — Как пришел указ о сокращении обучения на родном языке, директор школы сжег почти все эскимосские книги из школьной библиотеки.

— Как сжег? — с недоверием спросил я.

— Вот так и сжег, — грустно ответила Марина. — Мы уж упрашивали отдать книги хотя бы по домам, а он все одно твердил: «ускоренное движение вперед, новая историческая общность…» Даже Гитлером его называли, но он только усмехался…

Ужинали у заведующего отделением совхоза. Он жил в так называемом доме специалистов, двухэтажном деревянном здании, где жильцы занимали нормальные двух-, трехкомнатные квартиры с просторными прихожими, кухнями и даже теплыми туалетами, где, правда, стояли обыкновенные ведра и горшки.

Я молчал. Федор Федотович, похоже, никогда не терявший своего веселого настроения, усердно подливал всем коньяк и провозглашал тосты за процветание Чукотки, самой отдаленной окраины Советской страны, за чукчей и эскимосов, сделавших гигантский прыжок из первобытности в социализм. Немало лестных слов было произнесено и в мои адрес.

— Вот я был в отпуску, — громко разглагольствовал Федор Федотович, — встретил в доме отдыха в Гаграх своего коллегу, секретаря райкома из Пензенской области. Поговорили о том о сем, выпили, конечно, грузинской чачи, и пошел он: замучили его жалобы местного населения. Жалуются на своих начальников, на руководителей, на торговлю, на снабжение, на нехватку жилья, плохие машины… Прямо, говорит, некуда деться от жалоб. А когда я ему сказал, что у нас в районе если и есть жалобы, то только от приезжих, а местное население по своей сознательности этим вообще не занимается, так он едва поверил мне!

Федор Федотович остался ночевать у заведующего отделением совхоза, а мы с Александром Венедиктовичем отправились в наш изолятор.

Ночь была тихая, какая-то необычно мягкая. В небе мерцали огромные звезды. Ярко светилась Песчаная река со всеми ее обитателями на размытых берегах.

Мы шли молча.

Так же молча разделись при свете стеариновой свечи, предусмотрительно вставленной в горлышко пустой бутылки из-под шампанского, и улеглись в свои постели.

Поворочавшись, Александр Венедиктович окликнул:

— Не спите?

— Что-то не спится…

— Я вас понимаю, — произнес он после небольшой паузы.

Однако, уловив, видимо, некоторый скепсис, в моем ответном молчании, Александр Венедиктович сказал:

— Вы послушайте меня, и тогда, может быть, поверите, почему я вас понимаю.

После окончания Костромского животноводческого техникума Александр Венедиктович Мухин получил направление в Магаданскую область. Это было на рубеже сороковых и пятидесятых годов. Представление о том крае, куда приходилось ехать через всю страну, было самым смутным и неопределенным. Прежде всего вставал вопрос: что там делать ребятам, которые специализировались на крупном рогатом скоте? Представитель Министерства сельского хозяйства сказал коротко:

— У северного оленя рога поболее чем у наших коров!

— Но мы оленя не изучали, — попытался возразить Мухин.

— На месте изучите!

Ребята, в общем-то, особенно и не сопротивлялись, ведь предстояла поездка в удивительные, загадочные, экзотические места, можно сказать, на самый край света, аж на другую сторону карты полушарий. Кроме того, выдавались немалые по тем временам подъемные, из которых кое-что даже можно было оставить домашним. А что касается оленя, то, может, действительно его сподручнее изучать на месте?..

Незнание условий будущей работы, климатических особенностей привело к тому, что ни Саша, ни его товарищи даже не подумали о том, чтобы запастись теплой одеждой. Правда, поначалу значительная часть пути пролегала по относительно теплым местам: по долгой, казавшейся нескончаемой железной дороге, по южной Сибири, дальневосточному краю…

Владивосток, город, стоящий, во всяком случае, на школьной географической карте на самом краю страны, поранил многолюдностью, большими каменными домами, живописными улицами, сбегающими с окрестных сопок к заполненной самыми разными судами — от простых грузовых пароходов до военных крейсеров — бухте с романтическим названием Золотой Рог.

В ресторанах (ребята заглядывали туда только в ярко освещенные окна) шумно пировали моряки, рыбаки, золотоискатели с Колымы, старатели с чукотских приисков. Это был совсем другой, не похожий даже на книжный, мир приключений, свободы, свободы не только поведения, но и манящей, зовущей вон туда, за зеленые берега Тихого океана.