Вера Морозова - Дом на Монетной

Мария Петровна, обычно столь невозмутимая, волновалась. Василий Семенович знал ее хорошо. Волнение проглядывало во всем: и в том, с какой нежностью обращалась с девочками, и в замедленной речи, и в нарочитой неторопливости движений. Да и одета щеголевато. Модный сиреневый жакет, отделанный белкой. Английская шляпа с круглыми полями. Сумка крокодиловой кожи. Говорила нараспев и только по-французски. Обычно она щегольством не отличалась… Сколько пришлось пережить, когда утром она ушла на Верхний базар! Конечно, всего Василий Семенович предположить не мог, но из прокламации явствовало, что демонстрация назначена на Соборной площади в двенадцать часов. Откуда было знать, что партийный комитет, боясь провала, назначил местом сбора Верхний базар, на который и отправилась Мария Петровна. Покупки жены явно затянулись. Пришла она во втором часу, возбужденная, с пустой корзиной, потеряв платок. Пришла и сразу потребовала, чтобы вся семья собиралась в кондитерскую Жана. Василий Семенович поначалу отказался. По городу ползли слухи об арестах, об избиении демонстрантов, но Мария Петровна сдвинула густые брови, и он понял — спорить бесполезно. Уйдет одна! У резной ограды Липок торчал городовой, на калитке — замок! Пришлось пробираться мимо Нового собора Александра Невского, увенчанного крестом. Увидев наплыв солдат и полиции, Василий Семенович понял, почему с такой тщательностью одевалась Мария Петровна — пропускали лишь чистую публику, и то с большим разбором.

Мария Петровна щурила близорукие глаза и громко удивлялась: неужто они не могут зайти в кондитерскую Жана? Она даже начала кокетничать с офицером! Уж этого качества за ней Василий Семенович не знал… Девочки запросили шоколад. Мария Петровна картинно развела руками. Леля и Катя, наученные матерью, бабочками подлетели к офицеру. Тот сдался, прокричав по-французски, чтобы они никуда не выходили из кондитерской.

Под сводчатыми потолками кондитерской, расписанной красными маками, стояли уютные столики. Официант, не спрашивая заказа, принес обычное — шоколад девочкам, ситро и мороженое для супругов. Расставляя крошечные чашечки, сокрушенно покачал головой:

— В городе-то что творится…

Мария Петровна пренебрежительно махнула рукой, процедив:

— Образуется! — И, словно убеждая себя, повторила: — Да, образуется!

Василий Семенович придвинул вазу с мороженым, поднес серебряную ложечку. Но тут случилось непредвиденное. Заслышав с улицы грохот барабанов, Мария Петровна поднялась и отрывисто сказала:

— Смотри за девочками! — Возражения слушать не стала. Немецкая улица напоминала развороченный муравейник.

Впереди арестованных, вытягивая носок, двигались солдаты с ружьями на плечах. Темнели гимнастерки и скаты шинелей. Роту вел молоденький поручик, которого явно смущал этот небывалый напор публики. За ротой, окружив тесным кольцом демонстрантов, также шли солдаты. Поблескивали на солнце штыки да золотые погоны офицеров. Арестованных было человек пятьдесят. Руки им приказали заложить за спину, как обычно конвоировали арестованных. Через штыки виднелись высокие женские шляпы, поломанные картузы. Арестованные шли гордо, смело вскинув головы, по четыре в ряд. На многих окровавленные бинты, повязки. Воеводин волочил ногу, подбитую в свалке. Тоненькая девушка, возмущавшаяся насилием, под мышкой несла кружевной зонтик.

Мария Петровна, стоявшая на углу, горько усмехнулась: кружевной зонтик в тюрьме!

— Арестованных доставят в полицейское управление! В полицейское управление! — доносились голоса. — Вести через весь город в тюрьму побоялись…

С нежностью вглядывалась Мария Петровна в дорогие лица друзей, грудь разрывалась от боли и страдания. Воеводин звонким ломким голосом запел|

Офицер взмахнул рукой, решив заглушить недозволенное пение. Сверкнул на солнце вороненой сталью револьвер, с которым он не расставался. Барабанщики, идущие впереди роты, подняли палочки, загрохотали барабаны. Гулко печатали шаг солдаты, перекрывая барабанную дробь. Арестованные смолкли, выровняли ряды. Шаг их стал тверже. И снова в грохоте барабанов зазвучала песня:

С балкона музыкального училища Эсклера посыпались цветы. Настоящий цветочный дождь — красные маки, подснежники, фиалки… Арестованные их подхватывали: мужчины засовывали за лацканы пальто, женщины — за ленты шляп. Толпа, запрудившая улицы и площадь, неистовствовала:

— Сла-ва ге-ро-ям!

Студенты технологического училища скандировали с крыш солдатам:

— На-силь-ни-ки! Убий-цы!

Всех охватило небывалое волнение. Возмущались все — молодые и старые, мастеровые и интеллигенты.

Демонстранты, не обращая внимания на окрики конвоя, приветливо поднимали руки, улыбались, размахивали шляпами. Они не напоминали поверженных, нет, они были победителями. Смешно вступила в драку с мальчишками рота солдат, смешно громыхало по булыжнику артиллерийское орудие, которое почему-то везли за арестованными. Через двадцать шагов за процессией на сытых рысаках катила пролетка с полицеймейстером. Насмешки летели градом, словно камни. Улица клокотала, неистовствовала. У недостроенного памятника Александру Освободителю выросла толпа мастеровых, вооруженных булыжниками и палками. И тут по команде офицера процессия остановилась. Воеводин что-то кричал мастеровым, те радостно махали руками. Приветствия нарастали, крики, волнения.

— Кру-гом! Шагом арш! Ружье на пле-чо! — разрядила напряжение команда офицера.

Солдаты повернулись, не понимая смысла этой команды. Полицейское управление виднелось с площади. Да нет, испугались. В толпе заулюлюкали, засвистели, насмешливо захохотали. Теперь порядок шествия изменился. Впереди оказалась рота, ранее замыкавшая процессию. Далее арестованные в кольце солдат, к которым присоединились и полицейские. И опять рота солдат и пушка, подпрыгивавшая по булыжнику. Громыхнули барабаны, и взлетела песня:

«Испугались, побоялись, трусливые мерзавцы! Отбили, наверняка отбили бы. Сколько мастеровых… Какой гнев вызвала расправа у народа… Нет, демонстрация продолжается. Успех… Вот она, настоящая первомайская демонстрация…»