Вера Морозова - Дом на Монетной

Укажу еще на один факт из жизни Владимира Ильича за этот период; обосновать его я не берусь, а указываю лишь как факт: в этот год в Самарской губернии был страшный голод. Русское правительство и русский либерализм боролся по-своему с последствиями голода, открывались столовые и т. п. Из всей самарской ссылки только Владимир Ильич и я не принимали участия в работах этих столовых. Конечно, не нежелание помочь голодающим руководило в данном случае этим отзывчивым к чужому горю юношей: очевидно, он считал, что пути революционера должны быть иные…

Осенью 1892 г. я уезжала из Самары, в Сибирь. Владимир Ильич ехал тогда со мной на пароходе до Казани. Какова была цель его поездки, я не помню, — может быть, он ехал тогда в Петербурге держать экзамен на кандидата прав, к которому он за этот же период готовился. Помню только, что, сидя со мной на палубе парохода, он вытаскивал из кармана какие-то тетрадки и вычитывал оттуда различные выдержки. Была ли в этих тетрадках в черном виде его, вышедшая теперь, книжка «Что такое друзья народа», или какая-нибудь другая написанная им вещь, но, во всяком случае, прочитанные им выдержки вырисовывали его как вполне сложившегося марксиста-революционера, а ему был лишь 23-й год.

Следующая моя встреча с Владимиром Ильичем была на рубеже 1893–1894 года в Москве, где он выступал на довольно большой для того времени вечеринке и одержал блестящую победу марксиста над народничеством в лице известного народника В. В. (Воронцова). Эпизод этот был мною уже раньше описан в «Пролетарской революции»… В этом же 1894 году, по моему мнению, Владимир Ильич в Петербурге заложил фундамент Российской Коммунистической партии в лице серьезных, основательных кружков рабочих и того спевшегося основного ядра товарищей, которые сгруппировались вокруг него.

Попробую теперь охарактеризовать Владимира Ильича как человека и как товарища, хорошего товарища. Он и тут был велик и прост, подходя к каждому из нас по-товарищески, по-коммунистически. Помню 1905—6 годы; у меня штаб-квартира для свиданий Владимира Ильича с членами ЦК и Петербургского комитета. Владимир Ильич всегда приходил первым, ни разу не опоздал. Кроме того, зная, что каждый из нас считал за честь предоставить в его распоряжение свою квартиру, зная мое личное хорошее отношение к нему, Владимир Ильич тем не менее, приходя, всякий раз как бы извинялся и говорил: «Вот опять часа на два придется занять вашу квартиру». А как хорошо Владимир Ильич умел распекать товарищей: он делал это иногда, но делал так, что становилось не обидно, а стыдно за свой промах.

Вспоминается весна 1906 г. Владимир Ильич приехал со съезда и, вместо того чтобы прислать кого-нибудь, сам зашел ко мне за явкой. Рассказывая ему о том, что делалось в Питере за время его отсутствия, я с величайшим огорчением и опаской передала ему о том, что мы устроили митинг в театре Неметти, что у нас не было хороших ораторов, что меньшевики выпустили Мартова и нас побили. Владимир Ильич выслушал, чуть-чуть прищурился, улыбнулся своей хитрой улыбкой и сказал: «Не беда, авось когда-нибудь и с ними сквитаемся».

Перехожу теперь к последней своей встрече с Владимиром Ильичем в марте 1919 г. Он тогда приезжал в Питер на похороны М. Т. Елизарова. Я уже стояла у гроба, когда вошел Владимир Ильич. Первым моим порывом было подойти к нему (мы, несколько лет не виделись), но я не знала, как отнесутся к этому окружающие, и осталась на месте. Владимир Ильич увидал меня, сам подошел ко мне, и мы отправились с ним в больничный сад. Я как сейчас помню проваливающийся снег под ногами, фигуру и голос Владимира Ильича. Он вспомнил прежде всего Самару. Думаю, что Владимир Ильич любил самарский период жизни, потому что, когда бы мы с ним ни встречались, у нас неизменно начинался разговор с Самары. Расспрашивал и в этот раз о самарцах, о том, где они, что с ними, работают ли, в партии ли. Расспросил, как я живу, что делаю, расспросил о моих детях, учатся ли, не голодают ли; эти вопросы были так естественны в то время, но не для Владимира Ильича (как мне казалось тогда), на плечах которого лежала забота о пролетариате всего мира. А на прощанье Владимир Ильич задал мне вопрос, который немного ошеломил меня, ошеломил тем, что Владимир Ильич, этот всеми признанный вождь всемирной революции, все знающий, интересуется тем не менее мнением самого рядового партийца. Владимир Ильич спросил меня: «Как вы думаете, вернемся мы к прошлому или нет?» Я чистосердечно и убежденно ответила: «Нет, может быть, нас ждут еще частичные поражения, но к прошлому не вернемся». Владимир Ильич, по-видимому, остался доволен моим ответом. Это было наше последнее свидание. После этого я видела и слыхала Владимира Ильича только с трибуны. Но не раз еще пришлось мне убедиться, что Владимир Ильич остался по-прежнему хорошим, заботливым товарищем. Ни разу я ни за чем не обращалась к Владимиру Ильичу, ни разу не напоминала о себе, и тем не менее Владимир Ильич не раз выручал меня в тяжелые минуты жизни. Этот необыкновенный человек являл собой разительный пример того, как могут сочетаться величие и простота, суровость и человечность в самом лучшем значении этого слова.

Неожиданно Мария Петровна почувствовала, что очень устала; и все же вновь перечитала свои воспоминания: скоро придут из редакции — там ждут их для ленинского номера журнала. Как бедно слово, как мало может оно рассказать о скорби и любви! Она аккуратно сложила исписанные листки и встала. Сердце ныло той привычной болью, которая не оставляла ее все это время. Она прижалась к окну. Сквозь заиндевелые стекла тусклым пятном проступал фонарь, зажженный с ночи, круг света его прошивали косые струйки снега. Порыв ветра, налетавший с низины, сплющивал их, и они убегали в темноту белыми хлопьями.

Начинался новый день, и ее ждали новые заботы…

Я хочу видеть своего брата!

Мой друг!

Спасибо, мой друг!

Кто не хвалит Клопштока? Но станет ли его каждый читать? Нет. Мы хотим, чтобы нас меньше почитали, но зато прилежнее читали.