Вера Морозова - Дом на Монетной

— Вы хорошо осведомлены! — Великий князь щелкнул зажигалкой — смеющийся уродец выплюнул огненный язычок.

— Осведомлена. Готовилась к допросу, просмотрела письма, отобранные у Николая. Кстати, — там и письма «грустной мамы». Не ручаюсь за дословное воспроизведение, но смысл достаточно точен: народ именуется свиньями, забота о царских прибылях — в выражениях непристойных!

— Царское есть царское! Мария Федоровна отстаивала принцип.

— Царское?! Шла купля-продажа с Керенским. Большевики попросту национализировали земли — и спора нет!

— Грабеж! Россия без царя не проживет…

— Причем без царя пронемецкой ориентации! — зло парировала Мария Петровна. — Россия обойдется без царя, без Учредительного собрания, на которое возлагаются такие надежды.

— Как временная мера возможно и Учредительное собрание…

— Вы левеете на глазах, — усмехнулась Мария Петровна.

— Мало вас вешали, мало вас истребляли! — Романов поднялся во весь рост, зло ударил кулаком по столу.

Матрос, неподвижно стоявший у двери, щелкнул затвором, посмотрел на Марию Петровну. Великий князь нехорошо выругался, отшвырнул ногой пустую бутылку. «Нужно сказать коменданту, чтобы навел в камере порядок. Нас с таким комфортом в тюрьмах не держали. У Заичневского следы от кандалов остались на всю жизнь».

— Садитесь, арестованный! Вам предъявляется обвинение в подготовке контрреволюционного мятежа, в связях с генералом Калединым, в участии в террористических актах. — Мария Петровна поплотнее укрепила очки и начала вести протокол допроса.

— На каком основании?!

— Вопросы задаю от имени Советской власти я, и потрудитесь отвечать на них точно.

В камере Петропавловской крепости Мария Петровна начала допрос.

Дождь барабанил по стеклу. Громко. Надсадно. Мария Петровна стояла у окна, закутавшись в пуховый оренбургский платок. Глаза ее тоскливо смотрели на улицу, залитую дождем. Вот она, осень. Холодный ветер, нахохлившиеся птицы, тягучий мелкий дождь. В серое небо вписывались уцелевшие листья. Растягивались облака, окутывая золотой крест близлежавшей церквушки. А кругом невысокие дома, так отличающиеся от петербургских громад. Москва, вновь Москва, куда она переехала в этот трудный и голодный 1919 год.

Настенные часы отбили двенадцать. Железная кукушка выпрыгнула на резное крылечко и смешно замахала крылышками. Часы появились в квартире недавно, и Мария Петровна все еще не могла привыкнуть к их громкому бою. Два. Кукушка замерла. Лишь хвост продолжал раскачиваться. Пора собираться. Сегодня она назначила встречу на Гоголевском бульваре Юрику, с которым не виделась второй месяц. Мальчик тосковал, не понимая, почему ушла из дома мать… Ушла… Вновь ушла! Леля и Катя выросли, хотя для матери они оставались все еще детьми. А вот Юрик?! Юрику только тринадцать. Он был младшим — вся материнская любовь, вся нежность принадлежала ему одному. С Юриком связаны последние воспоминания о муже. Он так хотел сына. Юрик родился, когда Василий Семенович отбывал в «Крестах» заключение за опубликование в газете статьи, попавшей под запрет цензуры. Тогда при свидании в тюрьме у Василия Семеновича на глазах выступили слезы. Сын! Как нежно поцеловал он ее, осунувшуюся после родов, как жадно прижал маленькое тельце мальчика, даже глаза, тоскливые и задумчивые, заблестели молодо. И только когда под пикейным одеяльцем нащупал письма, их следовало передать в тюрьму, лицо его болезненно скривилось. Упрекать жену после родов не хватило сил, но понять он также не мог. «Зачем? — спросил свистящим шепотом, улучив момент, когда надзиратель отошел в дальний угол свиданной комнаты. — Сына-то, сына-то пожалей… Меня не берегла, девочек… Теперь вот и крошку… — Худое лицо его стало жалким, тонкими пальцами смахнул слезы и с неожиданной страстью закончил: — Я скоро умру… Сердце ни к черту! Ты никогда не считалась со мной! Прошу об одном — сбереги сына… Пускай по земле пошагает Юрий Васильевич Голубев…». Вскоре после этого разговора муж умер, оставив ее одну с детьми, слова же его всегда отдавались в груди щемящей болью. Детей она старалась беречь: все дорогое, заветное — им одним, особенно Юрику. Да и девочки к малышу относились нежно, ласково. Юрик удивительно напоминал ей мужа, такой же впечатлительный, кроткий. И вот пришлось оставить его в такие тревожные дни одного.

Дождь припустился сильнее, прикрывая мокрой пеленой стекло. Мария Петровна все еще стояла у окна и волновалась. Неужели не перестанет дождь, как же тогда быть со встречей? От старшей дочери она знала, что Юрик прихварывал, голодал, а главное — скучал. Она решила встретиться, чтобы успокоить мальчика. Дни стояли сухие, освещенные последним солнцем, а сегодня — ливень… Досадливо наморщив лоб и сбросив платок, начала натягивать пальто, поглядывая на кушетку, атласную, громоздкую, затканную серебром. На резной спинке выделялись медальоны с львиными головами и танцующими нимфами — кушетка из царских покоев. Да и вся обстановка комнаты до сих пор вызывала удивление: дорогие вещи, уникальные картины, бронза, хрусталь. Комендант Кремля явно не поскупился, когда вывозил их из царских палат. Даже, к ее великому удивлению, оказались простыни с царскими монограммами!

Голубева вновь готовилась перейти в подполье. Теперь она — крупная дворянка, ограбленная и обездоленная большевиками. Мария Петровна видела, как блеснули глаза у старого чиновника, подселенного в ее квартиру по ордеру. Он долго пожимал руку, сказав, что сразу почувствовал в ней человека своего круга, ругательски ругал новую власть, большевиков, расспрашивал об имении, которое она потеряла где-то на Херсонщине, доверительным шепотком передал, что Деникин не сегодня так завтра займет Москву. Она удивленно приподняла брови, ничего не сказала. Чиновник размашисто перекрестился. Да, Деникин угрожал Москве! Это Мария Петровна знала лучше чиновника. По улицам маршировали рабочие отряды, плотное кольцо стягивалось все туже вокруг города.

Москву готовились защищать. Организовывался второй фронт: возникали конспиративные квартиры, разрабатывали пароли, явки, создавались склады с оружием. В Центральном Комитете партии возглавлять подпольную сеть в случае необходимости поручили Марии Петровне, хозяйке столь многих конспиративных квартир! Вот почему она оказалась в этом барском неуютном доме, вот почему пришлось уйти из семьи, порвать связь с детьми. Как солдат, она уже на передовой… Всю дорогу от Старо-Конюшенного до Пречистенского бульвара, где назначена встреча, торопилась. Понимала, что время есть, но справиться с собой не могла. Дождь затихал, и по желобам журчала вода. Проглянуло солнце, и по лужам запрыгали солнечные зайчики. От арбатской мостовой, выложенной крупным булыжником, поднимался пар. Дома, умытые дождем, помолодели. На заколоченных парадных подъездах белели обращения за подписью Дзержинского. Мария Петровна остановилась и быстро пробежала глазами: