Юрий Корольков - Так было…

Колодцы открыли, и через час-полтора к Буру явились посыльные Монтера. Они доставили кое-какое оружие, а девушка-курьер передала донесение полковника. Наконец-то восстановилась связь! Все это было как нельзя кстати. Сопротивление в старом городе постепенно ослабевало — может быть, удастся выдержать еще несколько часов. Пока не поздно, надо перебраться в центр города, к полковнику Монтеру.

Ночью 27 августа главный штаб генерала Бура покинул старый город и перед утром прибыл в расположение командного пункта Монтера. Переход удалось провести втайне от жителей, которые бежали сюда, в Старое Място, со всего города.

Через несколько дней начали эвакуировать рядовых солдат Армии Крайовой. Весть об этом распространилась мгновенно среди обитателей руин и подвалов. Люди вдруг поняли, что солдаты их покидают на растерзание разъяренным эсэсовцам. Среди беженцев, которых в Старом Мясте насчитывалось более двухсот тысяч, поднялась паника. Истерические крики, вопли женщин привлекли внимание немцев. Начался жестокий обстрел всех кварталов.

В ту ночь пришлось отказаться от эвакуации.

Прошло еще несколько дней борьбы. И вот снова глубокой ночью, но уже в полной тайне от немцев, а еще больше от жителей старого города, солдат увели к колодцам, и они один за другим исчезали в темных провалах, погружаясь по пояс в смрадную журчащую жижу.

Всю ночь продолжалась эвакуация. Одна за другой безлюдели баррикады. К рассвету, когда первые из ушедших солдат поднимались на поверхность в центре Варшавы, в старом городе исчезали в колодцах подземных туннелей последние защитники баррикад.

Вот под землей исчез самый последний солдат и над его головой захлопнулся круглый железный люк. Эвакуацию удалось сохранить в тайне.

Только два человека, преодолевая течение, брели следом за цепочкой солдат. Это были Дворчик и Натан Ройзман. Привлеченные подозрительным шумом в колодцах у площади Красинского, они разгадали тайну солдат. Где-то впереди них мерцала тусклая синяя лампа. Иногда, когда туннель поворачивал в сторону, синий свет исчезал, и тогда эти двое торопились быстрее преодолеть мутный поток. Потом синяя точка появлялась снова…

Натан шел впереди. Дворчик сзади. Безумному ювелиру трудно было идти — в руке он держал все ту же консервную банку с темными слитками переплавленного в пожаре стекла. Только одной рукой мог он опираться о скользкие стены… Теперь поток доходил до груди, он того и гляди мог сбить с ног. Вдруг позади Натана раздался всплеск и дикий, жалобный крик. Крик оборвался так же внезапно. Натан оглянулся. Окликнул Дворчика и не получил ответа. Вероятно, поток сбил и увлек его назад. Натан не стал останавливаться — он боялся отстать от последнего солдата, который брел впереди за синей, мертвенно-бледной сигнальной лампой…

Самолеты шли ровным строем. Они шли высоко-высоко в небе. Их было много, вероятно около сотни «летающих крепостей», и люди с надеждой глядели на них из развалин. Все будто посходили с ума, когда разнеслась весть о приближении английских самолетов. Солдаты подкидывали шапки, неистово кричали, размахивали руками и как будто совсем забыли о подстерегавшей их опасности. Жители тоже повылезли из подвалов и толпились на улицах, запрокинув головы к небу. Вот она, долгожданная помощь!..

Немецкие зенитки надрывались в отрывистом тявканье, но «летающие крепости» шли так высоко, что снаряды до них не долетали. Все небо стало рябым от белых хлопьев разрывов. Гул моторов все нарастал, он прорвался сквозь грохот уличных битв, и казалось, что даже развалины вибрируют от этого могучего гула.

В штабе Армии Крайовой о самолетах узнали накануне. Ровно в девять часов вечера радиостанция «Свит» передавала мазурку. Чей-то приятный голос пел: «Еще жива мазурка ночью…» Это означало: «Самолеты прилетят на рассвете».

На рассвете их не было. Утром радио передало, тоже шифром, — самолеты появятся над Варшавой в полдень. Сто «летающих крепостей» сбросят груз в кварталы, занятые повстанцами.

И вот они гудят, плывут высоко в небе с запада на восток, плывут безукоризненным строем, как на воздушном параде. Наконец-то дождались!.. Стась Родович примостился на груде битого кирпича и не сводит глаз с самолетов. Рядом с ним Янек Касцевич. Он стоит в траншее, которая пересекает улицу. Снаружи видна только голова. Янек раструбом приложил к глазам обе ладони и тоже уставился в небо. В траншее собрались и остальные солдаты из отделения хорунжего Грубницкого. Их осталось совсем немного — всего шесть человек, а было двадцать, когда начинали восстание. Самые тяжелые потери понесли в старом городе. Погиб и хорунжий Трубницкий. Ему так и не удалось захватить угловой дом на площади Корцели: англичане не сбросили пулеметов, как обещал генерал Бур. В память хорунжего солдаты по-прежнему считают себя отделением Трубницкого, хотя теперь командует им Стась Родович. Видимо, о тон злополучной площади подумал Стась, когда сказал:

— Уж теперь-то нам наверняка дадут пулеметы, как ты думаешь, Янек? С пулеметами мы смогли бы взять тот дом на площади…

Янек первый заметил, как от самолетов начали отделяться черные комочки и распускаться куполами парашютов. Поэтому он не ответил Стасю.

— Смотрите, смотрите! — воскликнул он. — Бросают грузы!..

Восторженные крики доносились со всех сторон. Небо покрылось пятнами парашютов, такими же желтыми, как разрывы зенитных снарядов. И вдруг крики радости начали стихать.

— Не кажется тебе, Янек, что они слишком высоко сбрасывают? — спросил Родович. — Ветром парашюты может отнести к немцам.

Все, кто был на улицах и баррикадах, с тревогой подумали о том же. Десятки парашютов медленно приближались к земле, и легкий ветер относил их в сторону. А некоторые вообще опускались где-то за городом. Наступило тягостное молчание… Долгожданные грузы упали в кварталы, занятые немцами…

Последнее время повстанцы сменялись на баррикадах каждые сутки. Через день солдаты уходили «в тыл», расположенный в соседнем подвале. Но отдыхать здесь тоже не удавалось. То поднимали всех тушить новый пожар, то возвращали до срока на баррикады отбивать очередную атаку карателей.

В тот день, когда так неудачно были сброшены грузы с «летающих крепостей», отделение Трубницкого находилось «в тылу». Понурые, мрачные солдаты вернулись в подвал и молча уселись в своем углу. Пан Годжий, самый старший среди солдат, первым нарушил молчание.

— А может, летчики побоялись спуститься к нам ниже, — сказал он своим надтреснутым голосом. Пан Годжий так и остался в отделении, после того как в его квартире солдаты хорунжего Трубницкого оборудовали свою позицию. — Если так, я исключаю их из числа своих союзников.