Максимилиан Кравков - Эпизод

— Что с тобой? Маруся?!

Мария Николаевна глядела в пол, молчала.

— Ты… не здорова?

Подбежал, хотел взять руку — она отдернула и отступила.

— Да что же?

С гримасой боли оторвалась, выдавила слова:

— Я давно собиралась сказать тебе… вам, что я больше не могу быть вашей женой…

— Ну… нет, — остолбенел Полянский и сам для себя незаметно упал-сел в кресло.

Она решилась, рвала себя до конца:

— Это мучит меня ужасно… Может быть, я очень скверная, дурная, что я молчала до сих пор… Но у меня не хватало сил… А теперь, я так убита, что мне все равно…

— Постой, постой, — останавливал Полянский и прекрасно зная, что это так, все-таки спрашивал, — ты… любишь другого?

— Да, — ответила она. В упор взглянула воспаленными, отчаянными глазами.

— Но… Марусечка, — чувствуя, что весь холодеет, цеплялся за тень надежды Полянский, — может быть… это не серьезно?

Только отвернулась к портьере и качнула головой отрицательно.

— Да… кто он? — с внезапным переходом к бешенству, поднялся с кресла.

Она почуяла угрозу и, мстя за собственную муку, обернувшись, с презрением бросила:

— Этого вы не узнаете.

— А-а?.. — с растущей ненавистью, догадывался он, — во-от что, вот как?

И бросился из комнаты…

Охваченная ужасом, притихшая смотрела вслед ему.

— Постойте! — и, умоляюще и слабо, — постойте!..

Хлопнула входная дверь.

Мария Николаевна подбежала к вешалке, сорвала жакетку, на бегу закрыла голову белым платком и, оттолкнув испуганную прислугу, выскользнула во двор. Не видя, не соображая ничего, поспешно перебегала до ворот и только инстинктивно поправляла съезжавший на глаза платок.

Изумленный часовой долго соображал, чего бы это значило, что барыня, так впопыхах и плача, убежала в город…

Не помнил Полянский, как попал в канцелярию, как испугал вскочившего писаря, как прошел к себе в кабинет. Точно вылили из бутылки серную кислоту туда, внутрь груди…

Схватил телефонную трубку:

— Начальник тюрьмы? Вы? Говорит начгар. Не надо мне вашего рапорта… Извольте сообщить, кого вы приняли вчера из политических?.. А? Буду ждать, поскорее…

Опустилась трубка, разжималась схватившая рука, недоуменно сам заглядывал в себя… Зазвенело.

— Слушаю. Так… дальше, дальше… Ага! Как числится? Заложником? Ну… спасибо, больше ничего… ничего.

Спрашивал, уже наполовину победив себя, спрашивал ненужное.

Ой, как горько и обидно! А больней всего малининские скверненькие намеки. Вспомнились теперь.

— Ах… беда, беда, что я делать буду?

В пустоту провалилась дальнейшая жизнь, никчемным, не своим, посторонним показались все хлопоты тревожные и приготовления.

— Мне-то что до этого? — сумасшедшей улыбкой покривились губы. Пропадут? Да и чорт с ними… Я же пропал? Разве ее убить? А зачем убивать? Разве поправишь?.. Не думать? — и громко расхохотался, так, что дежурный писарь в канцелярии задрожал от страха. — Не думать? Это славно… Правда, не буду думать…

А в груди как лапа зверя, — большой сердитой кошки, — выпустит когти и втягивает их, дерет тело в клочья…

— Ну, зачем, зачем они идут? — как-то по-детски опечалился Полянский и устало отозвался на стук в двери: — Войдите.

— Г-н полковник, — подтянулся вошедший офицер, — команда связи готова, какие будут приказания?

Даже не понял Полянский.

— Приказания… Какие приказания? — и, подметив, как показалось ему, сочувственный взгляд офицера, вскипел: — капитан Капустин приказания даст. Ко мне не смейте лезть!..

Опять тишина и постылая казенная обстановка.

— А там, дома, — еще хуже. Приду и буду один… совсем один. Постой, говорил он сам себе, — как же так, сразу?.. Ну-ка, сообрази, подумай — что делать? Надо увидеть ее, переговорить, образумить. Она — девчонка, сгоряча, не серьезно сказала…

Говорил все это вслух, как нотацию читал. А думалось не о том, припоминалась холодность, какая-то отчужденность жены за последнее время, отход от него, который не замечался в пылу работы. Вернее, не то, чтобы не замечал его, а просто не обращал внимания. Не думал, что это будет важным.

Да если бы и думал, так не сумел бы повести борьбу с этим незримым внутренним, душевным от него удалением. Что мог он сделать? Были у него слова ласковые, просительные, убеждающие, была, наконец, угроза и сила физическая, а дара в душу проникнуть к ней не было у него.

— Нет, — решил Полянский, — не к чему мне к ней итти… не с чем. Зачем буду себя унижать? И так уже…

Мимо окна торопливо прошмыгнул Малинин.

— Ко мне спешит… Боится. А узнает… первый насмеется…

Вспомнились неясные скрытые намеки. Рассказы вскользь, со смешком о прогулках на лыжах. Неистово зацарапал свирепый зверь в груди, — вскочил Полянский с кресла.

А тут, запыхавшийся, негодующий, ворвался в кабинет Малинин.

— Георгий Петрович, вы тут сидите, а там все бегают, голову потеряли с солдатами ненадежно! В городе пожар.

— Ага, — подумал со странным удовлетворением Полянский, — и у вас пожар.

— Так нельзя же так! — визгливо выкрикнул Малинин, — идите же, распорядитесь! Ведь, это красные наверное подожгли… И поймите, солдаты ропщут…

— А почему вы думаете, что это красные? — не спеша, с расстановкой, поигрывая собеседником, задал вопрос Полянский.

Малинин побагровел. Глаза совсем округлились, он только шевелил короткими пальцами.

«Ничего не знает, — решил Полянский, — только боится».

Пересилил себя и солгал обычным тоном:

— Я знаю это… Пустяки. Еще какие новости?

Малинин пришел в себя.

— Еще? Плохие. Очень плохие, — давился он словами и страхом, — в городе зачем-то собирается милиция. Все с винтовками. Прапорщика Иванова не пропустили к управлению… Надо сейчас же арестовать Шумана. Контр-разведка в городе, связь с ней потеряна… О тюрьме, — уж вы извините, — я распорядился. Чего негодяев жалеть?..

Полянский заинтересовался:

— Как распорядились? Расстрелять?

— А чего же? Целоваться с ними, что ли? Сейчас отправил туда отряд…

— Та-а-ак, — протянул Полянский, — это, все-таки, пустяки…

— Да что с вами, Георгий Петрович? — вскочил Малинин, — вы же начальник гарнизона? Что вы надо мной издеваетесь?

И, плачущим тоном, убегая к двери:

— Позову сейчас кого-нибудь из офицеров…

— Дьявольщина, — поморщился Полянский, — сейчас приведет… Вот скука! Будут спрашивать, просить…

Тоскливо осмотрелся: деться некуда. Все противны — все.

Встал, заглянул в канцелярию. Встретился с вздрогнувшим взглядом дежурного писаря. Стало неловко, почти смутился…

— Послушай, — приказал, — пойди в казарму, попроси мне капитана Капустина.

Подождал, когда писарь хлопнул дверью, торопясь и крадучись вернулся к столу и вытащил из лежащего кобура черный наган.