Инал Кануков - Антология осетинской прозы
- Название:Антология осетинской прозы
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Ир
- Год:1983
- Город:Орджоникидзе
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Инал Кануков - Антология осетинской прозы краткое содержание
В книгу вошли лучшие рассказы, повести, главы из романов осетинских писателей в переводе на русский язык.
Антология осетинской прозы - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Сегодня в полдень, когда Темыр остался один на один с отходящей к зиме пашней, он, наверно, перебирал в уме те же клятвенные слова. Грудь его распирала радость пахаря, возбужденного от недосыпания и усталости, от земной благодати и тишины. И слова те могли быть умиротворенными, незлобивыми, хотя сердце — нет-нет да, бывало, заноет — дальний горизонт пугал его безвестностью своей, уходившие в лес трактора оставляли после себя горький запах разлуки.
И еще сказал бы…
Взгляд Темыра скользил по сумрачным лицам земляков. Разные они, добрые и смышленые, плутоватые и с хитринкой, черствые и замкнутые, веселые и общительные. Это когда поглощены немудреными мирскими заботами. Ныне в глазах сельчан одна на всех скорбь.
Взгляд коснулся немощных старух с выцветшими глазами и траурными шалями, молодых вдов, не согласных с судьбой и смотрящих на него с неутраченной надеждой.
А где же этот шакал? Где копит яд, чтобы ужалить ближнего побольней и наверняка?..
К могиле подошла плакальщица. Едва уловимым движением старушка опустила свой платок на плоские плечи. Она осталась в черной косынке, из-под которой выбивались тонкие пряди совсем белых волос. Истово воздела крохотные кисти рук к бескровному лицу, искаженному болью, запричитала, покачиваясь невесомым телом в такт словам, слетающим с ее дряблых губ. Женщины подобрались. Громко рыдая после каждой паузы плакальщицы, они совершали исконный обряд захоронения.
Темыр молчал. Голосила плакальщица. Она произносила те же самые слова, которые ускользали от него в душевной смуте. Если бы даже они и отыскались, вряд ли смог бы вложить в них столько щемящего чувства.
— Уа-да-да-дай, мой сыночек! Устремился к солнцу ты мечтой, обвенчался с чистой высотой, но пуста заоблачная высь, и с земной красой ты разлучен. Не светило обожгло тебя, враг коварный растоптал твой след.
— Уа-да-да-дай, свет моих глаз! Страха не ведал ты, злобы не знал, нартом зовешься отныне, родной. Ждет не дождется невеста вдали. Женские слезы повсюду горьки, и не отвергай печали горянки.
— Уа-да-да-дай, доля моя! Ходят в небе косяками звездоносцы. Ищут друга, побратима, ратоборца, но тебе уж не подняться, не вспорхнуть. Спи спокойно, ненаглядный, не тревожься. Не скудеет край наш славный храбрецами. Пока горы величавы, и гнездовью быть. Пока жива та орлица, и орлятам быть. Заклюют они злодея, изведут, а земле покой и счастье, знай, вернут. Ты останешься с живыми, мой родной, в вечной памяти народной жить тебе.
— Уа-да-да-дай, дети мои! Недруг злобой отравляет ваши сны, но быстрее созревают и сердца. Пусть же гневом воспылают и они, в каждом ратник пусть проклюнется теперь.
— Уа-да-да-дай, люди горемычные! Не обессудьте мать несчастную. Провожает в путь последний сына верного и словами ей смерти не унять…
Плакальщица опустилась перед воином на колени, перекрестила его и не сводила с лица летчика ничего не видящих глаз, пока мужчины не поместили гроб в могильный склеп, выложенный кирпичом.
Над холмиком установили сработанный колхозным кузнецом памятник. На каменной глыбе, привезенной из Урсдонского ущелья, укрепили железные прутья, напоминающие крылья в размахе, и увенчали их пятиконечной звездой.
Ниже на плите белым по черному было выведено:
«Лейтенант Андрей Тимофеевич Борцов».
И даты: «1922—1942 гг.»
Иней серебрит увядшие листья лопухов, заросли бузины и крапивы. Гроздья спелого хмеля багрово сочатся, свисая с голых ветвей яблонь, слив, вишен. Свежо от дыхания ущелья. Жестяной шелест кукурузных стеблей смягчен кустами дозревающей облепихи, прозрачной стеной фасоли, повязавшей за оградой желто-бурые стручки на колышках из орешины.
Пыль, прибитая на холодке росой, скрадывает дробный перестук подков, но вмятины от следов не упрячешь — предательски змеятся за путником.
Ранней ранью собрался Темыр в дорогу, думалось ему выбраться из села незамеченным и вернуться в правление без соглядатаев. Дел по-прежнему невпроворот, времени, как всегда в обрез. Еще не завезли в школу дров на зиму. Еще многие дожидаются очереди на помол, в крупорушках же скрипом скрипят сточившиеся за годы жернова. Много, очень много стало на селе вдов и сирот, и у всех нужда да тревоги…
Спорый шаг, игривость вороного не мешают течению дум седока. Он нехотя расстался с ними.
Еще недавно Урсдон пробуждался поутру от колготы разномастных, гомонистых петухов, теперь в сны крестьян спозаранку врывается орудийная пальба из-за Эльхотовских ворот. Стоит Темыру вслушаться в зловещие вздохи-раскаты пушек, как начинает душить злость оттого, что грохот этот нарастает изо дня в день, а он и земляки его не в силах что-либо изменить, переиначить.
Обычно шум боя доносится с севера, оттуда, где чистые струи Урсдона сливаются с мутными, бурлящими волнами Терека. И все же нет-нет да обернешься к кромке лилового горизонта, проступающего на западе густо, непроницаемо. Там, над Силтануком, все чаще вываливаются из кучевых облаков немецкие самолеты, утюжа небо в предгорьях.
В урочище Тырмон велено прибыть как можно раньше, к тому же не группами — в одиночку, дабы не вызывать у людей разнотолки. Мир, однако, полон слухами, и ни для кого не секрет, почему райкомовцы, зачастили в лес. На партизанской базе накапливаются запасы оружия и продовольствия. Туда же свезены или свозятся ценности и документы. Да и сам председатель колхоза «Красный Октябрь» теперь частенько получает советы, указания, внушения не из районного центра, а из Тырмона, словно подпольное руководство уже приступило к действиям и через нарочных опробывает линии связи. Если перемещение центра столь очевидно, если возникла срочная надобность в скрытном сборе актива, какие еще и у кого могут быть сомнения — опасность нависла над районом.
По укоренившейся привычке путник старался загнать тревожную мысль поглубже, чтобы не бередила душу. «Не так страшен черт, как его малюют», — вспомнилась ему примелькавшаяся в газетах поговорка. Попробуй однако заговорить саднящую боль байкой.
Тырмон — божий дар для партизан. Непролазные чащи. Охотничьи тропы. Две смежные поляны в окружении столетних дубов. Стойбища пастухов, давно и основательно освоивших заповедные места. Села под боком, на дело можно выйти по склонам лесистого нагорья, минуя открытые урочища Фадау и Гаха. В глубине Долугского ущелья удобно разместить тылы, а в случае необходимости — запасную базу. Тамошние пещеры, неведомые чужакам, вместительны и безопасны. От них рукой подать в заперевальные селенья. Им, несомненно, отведена роль резервов, недоступных для авиации и десантников противника.
Темыр родился и вырос за седловиной гор, громоздящихся невдалеке. Босыми ногами, в стужу и в зной, исходил эти каменистые тропинки и может читать карту местности по памяти. Он нанес бы на нее даже мельчайшие подробности ландшафта — извивы речушек, повороты и пересечения дорог, буреломы и осыпи, выступы утесов и впадины лощин, потаенные роднички. Все что хранит взаперти глушь лесная. Не об этом сейчас речь, однако горец чувствует себя среди диких скал, в облюбованных зверьем дебрях как у всевышнего за пазухой.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: