Марк Гроссман - Гибель гранулемы

Линеву приходилось по-прежнему считаться с указаниями Жамкова, и бригадир то и дело ощущал на себе косые взгляды людей из строительных бригад. Линев злился. Было отчего!

На тесной площадке вспыхивали споры. Бригадиры разных управлений нервничали: арматурщикам позарез требовался бетон; рабочие, собиравшие оборудование, томились из-за того, что многотонные детали пылились на земле, и никто их не подавал; ругались электрики: пусковые ящики для рольгангов не поднимешь руками.

Всем нужен был башенный кран. А он принадлежал монтажникам, и Жамков строго-настрого предупредил своих людей: сначала себе, а потом — другим. А еще лучше — сначала себе и потом — себе. А другие, как знают.

В самом начале второй смены к Линеву прибежал бригадир бетонщиков. Мерз бетон, его нечем было подать ребятам, а Жамков отказал в кране: надо-де к фермам поднять связи.

— Витька, — прохрипел бригадир, — дай кран на десять минут. Бетон схватится.

— Аверкий загрызет, — уныло отозвался Линев. — Не отбрешешься от него потом.

Бетонщик упер руки в бока, сплюнул. Линев окончательно смутился:

— Чего плюешься?

— Тебе бы на рынке орехами торговать… Частник!

— На десять минут, говоришь? — спросил Линев, глядя в сторону. Ему было стыдно.

— Паря! — обрадовался бетонщик. — Факт, на десять! Вот тебе крест!

Пока кран поднимал железную лоханку с бетоном, Линев отправился наверх, к Абатурину и Кузякину.

— Дай-ка ключ, Гордей Игнатьич, — попросил он. — Обалдел я совсем от крика, стосковался по настоящей работе.

Павел благодарно взглянул на бригадира: тот, конечно же, заметил болезненное состояние Кузякина и под вежливым предлогом решил помочь товарищу.

— Ничего, я сам, — опустил брови на глаза Кузякин. — У тебя и своих дел куча. Вон глянь.

Он ткнул пальцем вниз.

У крана стоял Жамков и грозил кулаком Линеву.

Бригадир отвернулся.

Перед самым концом смены случилась горькая беда. Ее никто не ждал, и оттого люди одеревенели, когда она случилась.

Гордей Игнатьевич, взобравшись на ферму под фонарем, закручивал гайки на болтах. Под глазами Кузякина резко обозначились синие полукружья: видно, ему все-таки нездоровилось.

Еще на исходе первой смены, собираясь домой, он отстегнул монтажный пояс и положил его рядом на металл. Оставшись на вторую смену, то ли по рассеянности, то ли из-за обычного своего упрямства не стал пристегиваться к ферме.

Абатурин, работавший по соседству, постеснялся сказать Кузякину, чтоб не нарушал правил.

Оставались минуты до конца работы, когда башенный кран, подавший на соседние колонны ферму, стал медленно разворачивать стрелу.

Над головой Кузякина завис гак со стальными стропами. Порывы студеного декабрьского ветра, залетавшие в цех, пошевеливали металлическую плеть.

Кузякин оставил работу, поднялся с коленей на ноги и медленно отошел в сторону: он, видно, опасался, что стропы могут его задеть за голову. Отступив к середине фермы, стал вяло наблюдать за гаком.

Вероятно, и здесь ему показалось небезопасно — и Кузякин тихо попятился к краю фермы. Он почти дошел до места, когда резко споткнулся о свою же полупудовую кувалду и нелепо взмахнул руками.

Несколько мгновений дергался в разные стороны, пытаясь удержать равновесие, заскрипел зубами от страшных усилий, но не смог выпрямить тело.

И боком, молча повалился в пустоту.

Абатурин мертвенно побледнел, рванулся туда, где только что стоял Гордей Игнатьевич. Цепь монтажного пояса звякнула, и Павла отбросило назад.

Выругавшись без памяти, Абатурин бросил пальцы на защелку цепи, почти разорвал карабин и, волоча за собой стальную цепь, пополз по ферме. Дрожа, ощущая во всем теле приступ сосущей тошноты, добрался наконец до нужного места.

Прижался обессиленно к металлу и, точно кидаясь с обрыва в ледяную воду, глянул вниз.

В двух метрах под ним, схватившись за нижний пояс фермы, обняв его и застыв от напряжения… висел Кузякин.

Павел, бормоча что-то несуразное, хватал воздух губами, и слезы радости катились по его лицу.

— Гордей Игнатьич, голубчик! — крикнул он и не услышал своего голоса. — Я сейчас, я мигом!.. Держись ты, ради бога!..

И в то же мгновенье увидел, будто через увеличительное стекло, рыжеватые кисти кузякинских рук. Они заметно побагровели, и жилы на них вздулись, — наверно, вся кровь тела кинулась сейчас к ним.

На земле уже сгрудилась, точно застыла, толпа рабочих, и только знакомая фигурка Линева металась возле крана. Бригадир на бегу отдавал какие-то приказания.

Абатурин понимал: через минуту-две обессилевший Кузякин разожмет руки, и его худое, костистое тело грохнется вниз, со смертной высоты.

И уже не думая о себе, Павел вскочил на ноги и кинулся к монтажному поясу Гордея Игнатьевича, лежавшему на дальнем краю фермы.

Сцепив карабины обоих поясов, Павел побежал обратно. Сейчас он захлестнет цепь одного из ремней за металл, перепоясается и спустится вниз к Кузякину. И намертво обнимет человека, пока на помощь подоспеют товарищи.

Он еще спешил к нужному месту, когда увидел людей, быстро взбиравшихся по монтажным лестницам. Они волокли за собой веревки, которыми обычно оттягивают конструкции при подъеме, звенели и гремели цепями поясов.

Первым на металл выбрался Линев. Бригадир на бегу обвязывал себя веревкой.

— Крепи конец! — крикнул он Павлу. — Быстро, Панька!

И Абатурин еще не успел как следует затянуть узел длинной и прочной веревки, которой обхватил ферму, когда Линев, перебирая руками, начал спускаться к Кузякину.

— Держись, дядя! — шипел он на Гордея Игнатьевича. — Держись, чтоб тебе пусто было!.. Не разжимай рук, милый ты мой!..

Сравнявшись с Кузякиным, Линев так крепко ухватил его за талию, что у самого Виктора мгновенно задубели руки.

— Отпускайся! — крикнул он Кузякину. — Теперь — живой и невредимый! Отпускайся, тебе говорят!

Но испуганный Гордей Игнатьевич, видно, жестко сжал руки на металле, и отцепиться сразу ему не удалось.

Наконец он все же отпустил пояс фермы и перекинул руки на веревку.

Оба монтажника, покачиваясь, повисли в воздухе.

— Трави, Паня! — задрал голову Линев. — Спускай лифт!

И Павел, чувствуя, как каждую его клеточку переполняет радость и даже гордость, и еще что-то, очень праздничное и нежное, стал тихо опускать канат.

Ноги Кузякина и Линев а коснулись земли. Монтажники несколько мгновений стояли в обнимку посреди шумного разговора обрадованных и взбудораженных людей.

— Расцепи клешни-то, дьявол! — наконец хрипло вы дохнул Кузякин. — Ничего мне теперь не будет.

— Жив? — спросил Линев.

— Жив. Дурак. Бить некому.

— Это мы устроим, — пообещал бригадир.

— Ладно тебе! — весело загудела толпа. — Жив человек, и никакого происшествия, следовательно, не было.