Марк Гроссман - Гибель гранулемы

Он положил Абатурину на плечо некрупную тяжелую руку, проворчал:

— Нынче, коли не забыл, воскресенье. Я приятеля жду. Он на рыбалке, оттуда прямо ко мне. Умен, занятен, можешь поверить. Поболтаем, и день незаметно пролетит.

Подталкивая молодого человека в спину, бросил:

— Иди, поспи пока. Мирцхулава приедет, я разбужу.

И Павел, радуясь про себя, что проведет еще день в семье капитана, медленно пошел в Петькину комнату.

Вскоре он уже спал непробудно и спокойно.

Разбудили его в полдень. Из ванны, в сопровождении Петьки, Павел прошел в столовую.

Навстречу ему поднялся широкоплечий черноволосый человек, пристально взглянул в глаза Павлу, представился:

— Мирцхулава.

Из-за его спины вышел еще один незнакомый человек и тоже отрекомендовался:

— Чикин.

Это оказались начальник флота и его шофер.

День, действительно, пролетел незаметно, они досыта наговорились, хотя Павел больше молчал.

Легли поздно ночью, как только уехал Мирцхулава.

Павлу казалось, что он только закрыл глаза, а Прокофий Ильич уже будил его.

— Вот теперь можешь ехать. Я позвоню на вокзал, пусть тебе оставят бронь.

— Спасибо. Я как все.

— Ну, смотри. Сейчас пойдешь?

— Если можно, я с Татьяной Петровной прощусь и с остальными тоже.

— А-а, это правильно. Ну, они скоро встанут, недолго ждать.

Но оказалось, что женщины уже поднялись и хлопотали на кухне.

Татьяна Петровна вышла в столовую с авоськой, плотно набитой кулечками. Подавая сумку Павлу, сказала смущенно:

— Это вам на дорогу, детка. Не забывайте нас.

Павел признательно поглядел на пожилую женщину и заметил у нее под глазами темные полукружья. «Не спала, — подумал он. — О своем думала: о сыне, о муже, о себе».

Он горячо пожал руку Татьяне Петровне, вежливо потряс Люсину ладонь и пошел в детскую, к Петьке.

Разбудил мальчика, сообщил:

— Мне на вокзал пора, Петя.

Младший Иванов соскочил с кровати, сказал, протирая сонные глаза:

— Вот так всегда: только-только подружишься и — пожалуйста! — до свидания. Ты еще будешь приезжать?

— Не знаю…

— Постарайся, все-таки.

Проводить Павла на улицу вышла вся семья.

Он еще раз пожал руки женщинам и Петьке. Протянул ладонь Прокофию Ильичу.

— Мне по пути с тобой, — сказал капитан. — Я в порт.

Неподалеку от вокзала остановились.

— Пожелайте мне что-нибудь на дорогу, — попросил Павел. — Ни пуха, ни пера или еще что-нибудь.

— Не знаю — что пожелать? Живи по совести, вот и все. Человек человеку должен светить. Всем светить. И все — ему.

Он вздохнул:

— И пиши нам. Почаще. Хорошо?

— Конечно.

— Все-таки не забывай нас, Павел. Особенно, коли трудно будет. И разговор не забудь.

— Спасибо, Прокофий Ильич. Такое не забывают.

Позади остались леса и болота Карелии, промелькнул за окнами вагона окраинный Ленинград, наконец пошли подмосковные дачи.

Пассажиры стали укладывать вещи. Павел не торопился: долго ли привести в порядок чемодан и накинуть на плечи шинель?

Он нащупал в кармане гимнастерки большой блокнот и достал его.

Между страницами записной книжки поблескивала глянцем семейная фотография Ивановых. Павел выпросил ее у Прокофия Ильича, отдав взамен свою карточку годичной давности.

На снимке, сделанном накануне войны, Прокофий Ильич был еще совсем не старый, а Гриша красовался в военной форме с треугольниками в петлицах. Татьяна Петровна выглядела молоденькой и красивой и держала на коленях крошечную Люсю.

«Славная семья, — подумал Павел. — Случайные люди, а вот — привык. Скучаю даже».

Поезд остановился. Абатурин сошел на перрон и, выбравшись из толчеи, широко зашагал по Комсомольской площади. На другом ее конце поднялся в здание Казанского вокзала и в воинских кассах без особого труда взял билет в плацкартный вагон.

Поезд на Магнитку уходил через три часа, и Павел решил проехать в город: что-нибудь купить матери и бабушке. Денег у него было немного и, значит, устраивал почти любой промтоварный магазин.

В метро ему посоветовали сойти все-таки в центре.

На площади Дзержинского огромные людские толпы потащили его с собой. Вместе со всеми он перебегал улицу под носом у скученной и тоже нетерпеливой толпы автомобилей и троллейбусов, бежал по тротуару и пришел в себя, только увидев вывеску магазина «Подарки», Купил матери вышитую наволочку для подушки, а бабушке — красивую чайную чашку и, смущенно улыбнувшись миловидной продавщице, пошел обратно.

Шагая по небольшому переулку, увидел надпись над дверью «Почта, телеграф» и вспомнил: надо сообщить маме о приезде.

Заполнил бланк телеграммы, отдал ее в окошечко и внезапно попросил:

— Дайте еще один, пожалуйста.

Протягивая телеграмму с мурманским адресом, доверительно сообщил девушке:

— Та, первая — маме, а эта — тоже родным.

— Порядочек, — равнодушно откликнулась телеграфистка. — Следующий!

На вокзале Павел взял чемодан из камеры хранения, сложил в него подарки и, не торопясь, пошел на перрон.

К составу Москва — Магнитогорск уже подцепили локомотив. Шла посадка.

Молоденькая, невысокого росточка проводница проверяла у пассажиров билеты. У нее было круглое детское лицо, и к нему очень не шло выражение мрачной суровости, застывшее в ее серых глазах. Она даже иногда покрикивала на пассажиров, засунувших невесть куда свои билеты в самый последний момент.

Павел положил чемодан на верхнюю полку и, решив покурить, вышел из вагона.

На перроне парами и группами стоял народ. Было ясно видно, кто уезжает в командировку, а кто — надолго, а кто, возможно, прощается навсегда.

Очень заметны на вокзале людские радости и горе. Здесь все на виду: и слезы, и смех, и последние поцелуи. Может, самые последние.

Вернувшись в вагон, Павел подошел к окну. Ему не хотелось мешать соседям, готовившим свои места для дальней дороги.

Внезапно вагон мягко стронулся с места, и лотошницы на перроне поплыли влево. Вскоре перрон кончился, и поезд, выбираясь из сплетения стрелочных улиц и набирая скорость, помчался по пригороду.

За Раменским Павел кинул шинель на полку, положил чемоданчик под голову и мгновенно заснул.

Ему снилось, что он скачет на коне, а отец кричит вдогонку: «А ну, казак, пробежись наметом!». Пашка стучит босыми ногами в ребра конька, и тот чертом улепетывает в степь.

Топ-так, топ-так — дробят копыта.

Павел открыл глаза и прислушался. Топ-так, топ-так — отсчитывал вагон стыки рельсов.

Абатурин спустился с полки и виновато взглянул на соседей. Был уверен, что над ним посмеиваются. Еще бы: не успел влезть в вагон — и отоспался!

Вышел в тамбур, закурил, попытался расческой навести порядок в коротких льняных волосах.