Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Хорошо, что и это оказалось шуткой, а то пришлось бы таскать рухлядь, а потом жечь — дым, гарь, вонь. Неужели такое можно устраивать среди этой великолепной зелени, прямо на ней пакостить? Да лучше бы и не видеть тогда ни этих прямых, как натянутые струны какого-то гигантского инструмента, сосен, ни свежей, нетоптаной травы под ними. И вообще — не ездить сюда, выкинуть из головы эту затею и вернуться на лето в Магадан.

— Ладно, пойдем, — сказал Лев Моисеевич, — это без нас сделают. Чайку бы на дорогу попить, но ведь нет?

А в Москве опять произошло непонятное. Так он, видимо, это Кратово, дом и прочее описал, такую дал всему восторженную характеристику, что когда утром Нина пришла к ним на Солянку, Анна Павловна и Таня сразу же накинулись на нее с настоящим допросом: что это там за рай такой и каковы его подробности. Рассказать бы им, как там Лев Моисеевич морщился и хмыкал не переставая, как проклинал саму мысль провести здесь, а не в Крыму, лето, — вот бы они удивились, наверное. Или Лев Моисеевич не первый раз такие номера показывает? Так, наверное. Но что же это за семья-семейка, где ни одного по-настоящему не поймешь, ничего наперед не предскажешь, это словно сиди и в любую минуту землетрясения жди, и хорошо еще, если оно будет слабенькое, как в Магадане, — один-два балла, такое и не замечаешь почти, а если вдруг настоящая тряска, и кто ее произведет, из-за чего и с какими последствиями? Может, все-таки лучше было лететь в Магадан? Но там тоже ненормальная ситуация. Ну жизнь!

Однако это самое Кратово и правда понравилось Нине, и она постаралась, чтобы и другие Канторы представили это местечко во всей его красоте и свежести. Вот только как бы это сделать, чтобы туда гостей поменьше ездило? Ей этот салон и тут изрядно надоел, за целый вечер с Татьяной словом не перемолвишься, а там все это и на круглосуточный режим может перейти. Достаточно того, что Канталуп будет то и дело приезжать. Или, может, разъедутся все, лето ведь, и ее опасения неосновательны?

Все-таки в чем в чем (потому что с некоторых пор его поведение Нине все больше казалось подозрительным), а в практичности Льву Моисеевичу отказать было нельзя. Переселение состоялось дней через десять после их первой поездки — ехали, конечно, не на электричке, а на такси от самого дома (все четверо поместились), минут за сорок всего до этой дачи добрались, а там уже Нине оставалось только ахать и восхищаться (про себя) деловыми качествами Льва Моисеевича. Это был, конечно, человек практический — истинный Амазон (если бы такое слово существовало). Потому что все из того, что он намечал, скрипя и покряхтывая на ветхой тахте, все осуществилось. Комнаты и веранда были меблированы и оснащены всем необходимым, даже занавесочки на окнах висели. От сожженной мебели — ни вони, ни уголька (где-то в другом месте жгли, наверное, или просто кинули в какой-нибудь овраг). Тихая мышка, это по должности, а по наружности — полная, седая, по расторопная родственница Берта Лазаревна (знакомое лицо, мелькало иногда на Солянке) — у накрытого на веранде стола. Салфетки не какие-нибудь — финские! — в этом, простите, домике на окраине участка. Раскладушки для гостей, сложенные, можно быть уверенной, где-нибудь стоят (можно быть уверенной, где-нибудь стоят — интересно, явно стихотворный размер, фрагмент поэмы о практичном Каплуне, но это ладно, потом).

Что еще не хватает? Все вроде есть. Разве что флаг? Нина высказала это предложение, когда сели на веранде перекусить с дороги. Анна Павловна отсутствовала: ее укачало в машине.

— Ну конечно флаг! — возликовала Татьяна. — Как прекрасно ты придумала! Пусть будет, словно мы отдельное государство. И гости быстрее нас по флагу найдут.

— Флаг? — спросил Лев Моисеевич, присматриваясь к этой затее. — А какой, простите, флаг вы предлагаете?

Ага, уже «вы»! Уже что-то. Значит, по крайней мере, в присутствии Тани и Анны Павловны Нину, вероятно, не будут тыкать как приживалку или даже уборщицу. Ну а если с глазу на глаз на «ты» назовет, то ладно уж, она вытерпит, с этим она согласна, если Каплун иначе не может, привык у себя в клинике хамить. Только кто он — каплун или канталуп? Можно быть уверенной — это или то! Опять поехали не туда. Сначала надо про флаг.

Какой, действительно, флаг повесить? Это ведь ее идея. Какой флаг, если сама Татьяна — это трепетное, темное, но прозрачное полотнище (кисея, что ли?) — незримо, но неизменно развевается над и перед бесшумной лавиной всадниц (кто мчится, кто скачет на верном коне?), читай — амазонок, мчащихся лунной (она, конечно, сквозь тучи проглядывает) ночью по бескрайней украинской степи? Но это ведь только образ, фигуральное, так сказать, выражение. А на самом деле? Не будешь ведь действительно темную кисею вывешивать. Что это, скажут, от мух, что ли, защита или траур?

— Флаг РСФСР не советую, — продолжал свое рассмотрение Лев Моисеевич. — Прохожие сочтут наше жилище казенным учреждением и пойдут с жалобами и заявлениями. А их рассмотрение, как я понимаю, не входит в вашу компетенцию.

Тоже верно. Но ведь идею положено защищать, особенно — свою собственную. Так что попробуем.

— А если иностранный? — спросила Нина.

— Еще лучше! — рассердился Каплун-Канталуп. — Хватит того, что я вам ветчину достаю, а за иностранными тряпками бегать — увольте. К тому же какое вы на него имеете право? А соседи что скажут? А власти предержащие? А если какой-нибудь чудик у вас убежища попросит?

— Чудесно! — сказала Татьяна. — Папа, ты даже не представляешь, как это интересно.

— Я-то представляю, а вы, кажется, не очень.

— Папа, да ты послушай, как звучит: Великое королевство Кантрия! Или лучше — Кантория!

— Вот-вот, — сказал этот перестраховщик, — а соседи вас на другой день Контрией будут звать или даже Контрой. Чтобы и думать ни про какие флаги не смели.

— А мы повесим! А мы повесим! — совсем как маленькая завосклицала Таня. Сейчас, кажется, вокруг стола бегать будет.

— Татьяна! — строго прервал ее Лев Моисеевич. — Вспомни, что было прошлым летом в Воронеже.

— Ну и что?

— Ничего. Я прошу тебя помнить об этом — только и всего.

— Вечно у тебя так! — Таня резко встала из-за стола. — Помни-помни! Как будто я столетняя старуха. Не хочу я ничего вспоминать.

Она кинулась с веранды и дверью грохнула. Вот вам, пожалуйста, еще одна тайна семьи Канторов: прошлым летом в Воронеже. Паноптикум какой-то!

А впрочем, в какой семье их нет? Вот и в их, магаданской. С отцом неизвестно. А теперь еще старец появился, лампион несчастный. И вся жизнь Аллы Константиновны между этими вехами в свете последнего явления тоже довольно загадочной представляется. По крайней мере, сейчас уже не будешь так уверенно утверждать, что ничего и никого там не было. Да что говорить о маме, о почти двадцати годах ее жизни — от рождения Нины до сегодняшнего дня, когда даже а Нининой самостоятельной жизни — а это всего лет пять, не больше, — разве тайн мало? Алик Пронькин (тут и Петя был, как теперь говорят, задействован), Гегин, художник факта Виктор. И каждый ведь тайна, никому о них не расскажешь. Это только про Гиви можно рассказать кому угодно — хоть маме, хоть Татьяне: встретился такой смешной добрый человек (не могу вам сказать очень странные люди бывают с чемоданом в руках он под вечер спустился сюда — ну, в отличие от симоновского варианта, сказать-то, конечно, можно). И, конечно, что-то у Татьяны есть, что она вспоминать не хочет. Но ведь можно вместе вспоминать? Нина свое, Таня — свое, обмениваться, что ли. И тогда воронежская история прояснится. А там, может быть, что-нибудь и с Борисом связано. Должен же он, наконец, выплыть когда-нибудь?