Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Реальность существования Антошкиной, несмотря на несколько уже состоявшихся свиданий, все еще не представлялась стопроцентной, а когда невдалеке, не узнавая ее, промелькнула, прокатилась, как колобок, еще более округлившаяся Лобзикова — спит, наверное, много вдали от родительского глаза, будь Нина с ними рядом, уж этого котенка бы она вышколила, бегала бы с ней Оля по утрам как миленькая и не стала бы такой толстушкой, но когда Нина увидела их обеих, что-то такое с ней сделалось, замерло все, хотя, казалось бы, чего тут волноваться. Хорошо еще, что Антошкина ее тоже заметила, двинулась ей навстречу, а то неизвестно, сколько бы тут Нина еще так простояла.

— Привет, — сказала Зина, — ты куда пропала? Я уже и на Стромынку ездила, а там твоя коечка пустая стоит.

Стромынка, коечка… Просили ее эти слова произносить? Не могла как-нибудь без них обойтись? Или не помнит уже ничего?

— Да я у приятельницы пока живу, — начала врать Нина, — у нее мама болеет.

Интересно, почему в этих ситуациях всегда в первую очередь мамам достается? Рудимент затянувшегося детства: как что-нибудь — сразу за маму хватаемся.

— Говори-говори, — не поверила ей Антошкина. — Ты еще скажи, что в больнице нянечкой работаешь.

А что, чем не версия? Некоторые ведь действительно так или похоже подрабатывают, может и она устроиться.

— Потом расскажу, — пообещала Нина, — сейчас некогда. Я и так из-за вас лекцию пропустила. Давай все-таки встретимся. Когда вас всех лучше застать?

— Да в любой вечер, — с ходу согласилась Антошкина. — Ну, может, не сегодня, сегодня всех уже не спросишь, расползтись по семинарам. Но ты позвони вечером на Горы, и мы договоримся. Телефон там, в твоей больнице, имеется?

Имеется. Договорились, значит.

— А это Оля, что ли, была? — спросила, перед тем как уйти, Нина.

— Где?

— Вот тут, когда я тебя увидела.

— Может, она. Ну позвони, ладно? Или я тебе?

Давать этот телефон Антошкиной не стоило. Мало ли, что и как может быть. Пока, по крайней мере, не стоит.

— Да я сама, — сказала Нина, — ты ведь дома будешь?

— Буду, но ты, подруга, крутишь что-то. Точно, принца отхватила. Но ладно, твое дело. Привет.

Вечером, а это был, наверное, удачный день, потому что раньше она успела еще купить проигрыватель, разобраться в косноязычной инструкции — а у нее всегда волосы дыбом от таких текстов вставали, от их неуклюжести и обилия технических терминов — и привычно его включить, а потом под аккомпанемент пока единственной пластинки (оркестр Поля Мориа) завершить переговоры с Антошкиной: «Девочки согласны, давай в субботу (сегодня среда), все обещали быть, кроме Микутис, которая как всегда полетит на выходной в Вильнюс к родителям». — «Давай, договорились». Вот что значит удачный день!

Теперь следовало ждать неудачный, потому что они обыкновенно чередуются, и ничего завтра не предпринимать. Только бы от мамы или Софьюшки какое-нибудь письмо плохое не пришло или телеграмма такая же. А еще что может случиться? Вариантов не так уж много. С городским транспортом она ладит, пока, по крайней мере, никаких осложнений не было. Из Африки никто не явится — это теперь точно известно. Газом пользоваться она научилась — а это не так просто в девятнадцать лет впервые осваивать, сначала каждый раз казалось, что дом взорвется. Лев Моисеевич тоже проигрыватель привезет? И такое может быть. Мог же он заметить, что в ее келье от скуки не продохнуть: ни проигрывателя, ни телевизора нет. Вот он и решит сделать ей такой подарок. А она что? Куда ей два проигрывателя? Торговать, что ли? Но ведь и отказаться нельзя, потому что куда он (Лев Моисеевич) с ним денется? В магазин повезет — не возьмут. Домой? Там проигрыватель давно есть. Но ведь и не бросишь его на улице. Только бы, действительно, не накликать такое. Смешно — то ни одного проигрывателя, то — нате вам два, пожалуйста. Или он телевизор привезет? Тоже не легче. С какой стати она будет такие подарки принимать? Да это в каком она рабстве окажется, если ее будут такими предметами заваливать? Или просто не думать об этом?

Но не было в четверг ни проигрывателя, ни телевизора, — не приехал Лев Моисеевич. Она так и думала, что день неудачный будет! И хорошо что так, без осложнений, прошел. А начиная с пятницы можно уже о встрече с девчонками думать. Только вот тоже получается, что в неудачный день она состоится, но, может, обойдется, договорилась ведь Антошкина с ними — что же может еще случиться?

А все-таки странно себя чувствуешь, когда сбывается то, что загадала давным-давно. Она об этой встрече первый раз подумала тогда, в аэроагентстве, дожидаясь автобуса в Домодедово: взять шампанское, торт… Или она хотела конфет шоколадных в красивой коробке купить — так лучше, кажется? Они еще потом это шампанское с удивительным Гиви пили и одну сигарету курили. И вот она стоит с двумя бутылками и коробкой торта перед проходной зоны, где живут девочки… А что стоит? В эту зону ее по студенческому билету свободно пропустят, никакой заявки не надо на нее, если зона женская. Но страшно почему-то (хотя чего бояться? Раз захотели увидеть — значит, не сердятся) и пусто на душе — хоть бросай эти бутылки и коробку и возвращайся на Каховку. Это, однако, и вовсе чепуха, все, между прочим, денег стоит, которых, кстати говоря, уже и не осталось вовсе, и как жить, если Алла Константиновна обычное вспомоществование не вышлет, неизвестно. Тогда — вперед? Ну конечно, а что еще остается? И будем надеяться, что марафет от этих дурацких слез не совсем размок, раз поправить его здесь негде. Ай-яй-яй, а еще амазонка!

Ну вот и все хорошо. Правильно, что она идет: раз решила — нужно выполнять. Было бы совсем хорошо, если бы она их еще минут пять-десять-двадцать поманежила, чтобы не очень воображали. Но и слишком вредничать тоже плохо.

Иди, раз пришла. А что я? Я иду (я иду пока вру ты идешь пока врешь… — господи, глупость какая-то, из школьных времен. Но ковровая дорожка на этаже действительно имеется). Ну вот и я. Здравствуйте, я пришла!

Сначала были крики, можно даже сказать, что вопли. И даже Антошкина кричала, хотя уж она-то могла бы и удержаться — виделись ведь они с Ниной и в августе несколько раз, и в среду на факультете, но общая волна так захватила. Тут уж о собственной косметике не стоит беспокоиться, раз у них она тоже размазалась, размокла от слез. Ну что мы, право, как дурочки? Ведь не умер никто, все живы, одной только Ханбековой нет, — «Никто не знает, кстати, где она?» Но не слышат, наверное, в этом общем гвалте.

Значит, присутствуют: Зина Антошкина (хозяйка-распорядительница, да и вообще староста потока, а теперь она скоро и к Дос-Пассосу подберется, только с Кафкой разделается), еще более раздавшаяся на студенческих харчах — может, оттого, что здесь привередничать не перед кем, — пышная булочка, но в общем-то все та же Оленька Лобзикова (она больше всех кричит) и раскрасневшаяся в этом гаме, а обычно весьма сдержанная птица-дрозд с умными глазами Люда Пугачева (они у нее и сейчас, вопреки моменту, по-умному косят), итого — трое (это с их стороны). И Н. Дергачева — собственной персоной. Соотношение (однако опасаться, кажется, нечего) — 3:1, или 1:3, если смотреть с ее стороны. Нет Микутис — улетела на выходной в родной Вильнюс (это ведь не до Магадана добираться), и Розы Ханбековой (ее судьбу они не то замалчивают, не то закрикивают, но это неумышленно, наверное).