Василий Казанский - Из моих летописей

Брел и хватался за стены, за изгороди. Раненько же «повезло» ему где-то!.. Рев прервался, — под окном послышался стук.

Прасковья Федоровна отворила окошко:

— Чего ты, Мишенька, стучишь? Нету вина у меня!

Мишка уперся руками в стену и получил таким образом устойчивость. Поодаль, опустив хвост, смущенно моргая, стоял Король.

Ноги у Мишки подгибались, но, хватаясь за стену, он добрался до крыльца, сел на ступеньку. Из окна высунулся бородатый Никита.

— Складный пес, — сказал он Петру Алексеевичу.

— Это еще что «складный»! Добычлив на диво. Мишка с ним всех тетеревов, всех уток выбивает да еще до срока начисто лес грабит.

— Вон он какой, Михаил, скотина губастая! — возмутился Никита. — Миша, — сказал он, — я достану тебе вина, ежели Короля продашь.

— Ппррро…дам! Дд…вай лл…итру — бе…рии Кк… — рля, к ччер…ттовой мма…ттерри!

Сделка намечалась верная. Но где взять сию минуту водку?

— П а нюшка! — шепнул хозяйке братеник. — У нашего Николая гостей еще много. Небось, вина приберег. Выпроси! А я до обеда в магазин слетаю, отдадим!

Пошешенька смекнула: сбыть Короля в Кресты — перед Елиным оправдаюсь! Сходила к племянничку, принесла под фартуком. Прошмыгнув крыльцом мимо осоловелого Мишки, подала брату.

Никита Нилович вышел на крыльцо. В руках у него поблескивали посудины. Мишка встрепенулся:

— Ммос…ковв…чка! — и встал, перехватывая руками столб крыльца.

Никита стоял против него:

— Ну как, Миша? Продаешь кобеля?.. Смотри же, Михаил. При свидетелях — при Петре Алексеевиче, при сестре Пане беру собаку за литр вина. Продаешь?

— Чч…го шшу…дишь? Сс…к…зал, пррр…даю! Ввссё!

А Король, стесняясь в чужом месте, лежал, отвернувшись, в сторонке на мураве залуговелого Прасковьина проулка.

— Ну, коли так, давай собаку на привязь.

— Ннне…е! Он сссмм…ии…рреный.

Пес подошел к хозяину, уныло повиливая опущенным хвостом.

— Не укусит чужого-то?

Елин подал в окно Рексову цепочку, Мишка сам зацепил карабин за кольцо ошейника, и оробевшего Короля привязали в сенях.

Лизаров засунул поллитровки в карманы штанов.

— Пп…иду к Ггг…авр…юшке. Ммк у нне…го вссе ккончили…

Праздник отшумел. Но его последствия проявлялись и на следующий день. Поутру за чаем Елин и Прасковья видели в окно, как Мишка с опухшим лицом и ссадиной на лбу брел в Гридино.

— Здравствуй, дед Саша!

— Здорово, Миша!

— Не видал, дедушка, моего Короля? Мы с Гаврюхой вчера крепко долбанули, а кобель куда-то подевался.

— Это, брат, трезвый пьяному не товарищ. Сами пили, а собаку не потчевали, — посмеялся дед. — Он, гляди, домой смылся.

И побрел Мишка мимо затаившихся за окном участников вчерашней купли-продажи. Ничего-то он не помнил!

Однако вечером Михаил заявился к бабке Пане. Вошел, стал посреди избы, лицо злющее:

— Баба Панька! Люди видели, Никита Короля на цепи волок. Быдто на Крестову повел. Так аль нет?

— Так, — сказала бабка медовым голосом. — Дак ведь ты пса продал.

— Что ты брешешь! За сколько ж я, по-твоему, продал?

— А ты, Мишенька родный, не за деньги, за литру вина отдал.

— Баба Панька! — грозно стал наступать Мишка. — Что ты порешь? Да я Короля ни за сто, ни за двести рублей не отдам. Говори, как твой Никитка мою собаку украл? Как ты смела пособлять, змея?

Но Петр Алексеевич подтвердил, что действительно при нем Михаил продал Короля Никите Ниловичу именно за литр московской.

— Обман! Пьяного тут ограбили! Бабка Паня! Петр Алексеевич! Я в суд пойду — будьте свидетели, что Никита пьяного обокрал!

Но Елин отрезал:

— Никакого грабежа нет. Вы по доброй воле при нас, свидетелях, продали собаку. Еще сказали: на хрен мне Король. Я еще не такого сыщу. Какую цену вы назначили, столько вам и дали.

Мишка озверел:

— Врете вы, проклятые! Подстроили, гады! — и начал так выражаться, что Елин надвинулся на скандалиста вплотную и с высоты своего «высокущего» роста гаркнул:

— Пошел вон!

Мишка попятился к порогу. Елин вытолкнул его в сени… И дверь на крюк!

Лизаров долго еще бегал по деревне, орал…

Пришло новое утро. Выгоняя на заре в стадо козу и овечек, Прасковья Федоровна увидела шагающую по Порошину Марью Лизарову.

— Здравствуй, Наумовна! Далеко ли наладилась?

Марья остановилась.

— В Кресты, к твоему двоюродному. Он нашего Короля увел. Мой Мишка, знай, твердит, что у него, у пьяного, собака обманом взята. Никита подстроил, что Мишка у него литру взял быдто за собаку.

— Так, Наумовна, Мишка пришел к нам, вина требовал. Дай литр — бери собаку. Гораз загорелось ему! А Никита, не ведаю каким чудом, вина нашел. Мишка и отдал Короля. При мне сам цепочку к ожерелку цеплял.

— Мошенство! За литр такую собаку! Да ни за тыщу Мишка не отдаст!

Бабка Паня маслила:

— Чего я понимаю, милая ты моя? Мужики промеж себя сладились. Нетто я в мужичьи дела сунусь?

Марья плюнула и широким шагом пошла на Крестову тропу.

На обратном пути, отмахав за день тридцать километров, Марья шла порошинской улицей уже в сумерках. Злая шла, что туча темная. Короля, конечно, при ней не было. Прасковью любопытство томило:

— Зайди, Наумовна, отдохни!

Но та даже не оглянулась и прибавила шагу… А дошагав домой, Марья сказала сыну:

— Не отдал. И разговаривать не стал. А Короля в Крестах нигде не видать. Никита, небось, у приятелей прячет.

Мишка с воем повалился на кровать…

В августе Елин насладился охотой, как давно не приходилось. Тетеревиных выводков было хоть и не столько, как в «докоролевские» времена, но все же вполне достаточно.

И, что особенно дорого, они были нетронуты или почти нетронуты, при всех здравствовали матки.

Без Короля бессовестный Мишка остался как без рук.

Под Валдаем моховых болот много, а поля маленькие, вот тетеревиные тока и собираются чаще всего на моховых гладях. Таков и Алешинский ток, на котором я в ту весну первого мая открывал весеннюю охоту.

От деревни до тока километров пять. Ходу, значит, ночью по вешней распутице, да вдобавок по болоту, часа два. Выходить из дому нужно не позднее часа ночи: ведь в начале четвертого начинает светать, и тетерева уже вылетают на токовище.

С вечера задумал я подремать, а своей хозяюшке, одинокой, старой колхознице Анне Ивановне, наказал, чтобы подняла в половине первого.

Лег, заснул…

Разбудил меня тревожный голос. Анна Ивановна «шумела» со своей кровати:

— Василь Иваныч! Василь Иваныч! Погляди-ка на часы, не пора ль тебя будить? Сама, видно, поленилась встать, посмотреть на стенные часы.