Василий Казанский - Из моих летописей

В начале нашей охоты был, как говорят охотники, чернотроп, а потом пошли выпадать пороши: заканчивать охоту пришлось уже белой зимой. На этом переломе лесные зайцы-беляки стали менять окраску: некоторые были уже совсем белыми, другие еще оставались сероватыми.

Насладился я и лесной осенней тишиной, и спокойным шумом темных ельников, и чуть слышным под ногой шорохом влажных от дождя и уже потемневших листьев. Надышался я и днями ясными, бодрыми, полными солнца и свежего морозца, по-осеннему короткими, но по-осеннему и милыми своей задумчивостью, своим покоем. Радовался я и первому чистому-чистому, мягкому-мягкому снегу.

Красивы первые пороши. Лес стоит, не шевелясь, и как будто любуется собой, своим новым белым убором.

Тишина.

Следов почти нет. Только белочка пропятнала ровную скатерть легкими своими следками-ямками, где все четыре лапки в кучке. Зайцы смущены новой обстановкой и словно постеснялись нарушить нетронутость снежной пелены, укрывшей землю. Беляк не дал следа, но гончая все равно разыщет его, поднимет и погонит, будя заливистым лаем лесную дрему…

Хорошо мы поохотились! Кроме той добычи, которую наша хозяйка жарила к обеду и к ужину, осталось к отъезду еще двенадцать беляков. Их я решил везти в Москву в качестве гостинцев родным и друзьям.

Я связал зайцев в две вязанки по шесть штук — все передние лапы вместе, задние тоже вместе, а между передними и задними ногами к каждой вязанке пристегнул по лямке. Надев рюкзак за спину и ружье в чехле через плечо, я мог навесить на каждое плечо по шесть зайцев — ноша серьезная, но это было самое деловое решение вопроса. Дорого, что руки были свободны; можно было вести на сворке Сороку и браться за поручни площадки вагона при посадке.

Дед Иван, колхозный конюх, лихо прокатил нас с Сорокой на санках до станции и уехал домой.

Взял я билет, дождались мы с Сорокой поезда, вышли на платформу, а пассажиров — тьма!

Вот прогремел и прошикал мимо нас паровоз, заставив Сороку шарахнуться подальше, насколько позволила сворка… Закипела посадочная толчея; нас с Сорокой и тяжкой заячьей обузой оттеснили, мы оказались последними.

Трудно было с Сорокой: в лесу ей море по колено, а тут, в людской толпе, она изо всех сил рвалась назад, подальше от страшных человечьих ног, так больно наступающих на лапы. Да и килограммов по двадцать пять на каждом плече мне тоже не помогали.

Когда я дорвался до вагона и, кинув на площадку вязанку с левого плеча и ухватившись за поручень, уже поставил на порог левую ногу, поезд тронулся. Моя правая нога поехала по платформе, и я не мог ступить ею на площадку или хотя бы на ступеньку вагона, потому что Сорока на сворке с немалой силой рвалась прочь.

Видя под собой зияющий провал между вагоном и платформой, я чувствовал, как теряю способность соображать. Вот-вот, казалось, я сорвусь и полечу туда!

Но… сорвался и полетел не я, а пук зайцев: лямка не выдержала…

А паровоз набирал скорость. Сорока, упираясь, тащилась уже позади, и казалось, не миновать и ей и мне упасть в страшную щель под колеса поезда, если не сделать что-то, а что — никак было не понять, не собраться с мыслями…

Платформа кончается!.. И Сороке и мне беда…

В этот миг, бросив сворку, я оттолкнулся от вагона и упал на платформу, почти на самом ее конце; благополучно прокатившись по ней, как хорошая чурка, я все же задержался у края.

Встал я и готов был изругать Сороку последними словами: ведь по ее милости я лишился всех наших богатых трофеев! Подлая!.. Но ко мне бежал со всех ног дежурный по станции в своей красной фуражке. Он был так перепуган, глаза его были так вытаращены и он до того запыхался при своей несколько излишней полноте, что мне стало совестно. Теперь опасность показалась мне пустяком, все событие только смешным.

— Не ушиблись? Ах как же это! Простите! Недосмотр!

Я отвечал, что пустяки, пройдет… жаль вот, зайцы, наверное, перемолоты колесами… а другие уехали…

— Подождите! Может, и не перемолоты.

Пошли обследовать место: удача! Шесть беляков аккуратной горкой лежали себе спокойно под платформой: наверное, их отшвырнуло туда подножкой вагона.

С какой же легкостью я прыгнул, нет, порхнул за ними с платформы!

Товарищ в красной фуражке был бодр и уверен:

— Беглецов поймаем!

В «дежурке» он позвонил на следующую станцию:

— Товарищ Петров! Задержи шесть зайцев!

Почуяв добычу, тот отвечал с интересом:

— А где они?

— Едут от меня почтовым.

— Почтовый ко мне прибывает. Позову начальника поезда…

Через минуту в трубке послышался новый голос:

— Начальник поезда № 72 слушает.

— Товарищ, прошу, пожалуйста, задержать шесть зайцев.

— Чего вы просите? Это моя обязанность, — в голосе слышался профессиональный азарт. — А где они?

— В восьмом вагоне.

— Приметы?

— Три белых, три серых.

— Это у них полушубки, что ли, такие?

— Ну да, шкуры.

— Вы видели, что в восьмой попали?

— Видел, видел…

— Да, небось, разбежались уже…

— Да нет же! Как им разбежаться? Они же связаны.

Начальник поезда опешил:

— Как связаны?

— Веревкой!

— Да что вы порете? Кто их мог связать?

— Тут пассажир один, ну, охотник.

В трубке послышалось злое раздражение:

— Как не стыдно?! Тут поезд отправляется, а вы дурака валяете!

Трубка брошена, почтовый идет дальше… Что-то ждет моих зайцев? Я, конечно, законно приуныл.

А мой покровитель в красной фуражке не печалился. Немедля позвонил он на вторую станцию, в Бологое, и не без труда, но основательно втолковал тамошнему дежурному, что зайцы, хотя и едут без билетов, все же не безбилетники.

— Поймите, — просил он умильно и настойчиво, — это буквальные зайцы. Уши длинные, хвосты маленькие… Которых охотники стреляют…

…Наконец все понято и договорено.

Со следующим поездом мой дежурный лично проводил меня до вагона. Только убедившись, что я, Сорока и шестерка беляков без опасностей погрузились на поезд, он дал отправление.

В Бологом, где остановка долгая, оставив связку зайцев и Сороку на попечение добрых соседей, я пошел к дежурному по вокзалу:

— Извините за беспокойство, — сказал я, — не задержались ли тут зайцы?..

— Вон они лежат в углу.

Так и приехал я в Москву со всей своей обильной и великолепной добычей.

Дело было на вологодских областных испытаниях гончих. Шла вторая половина сентября — осень еще только набирала силу.

По-разному украшаются осени: одни как будто не хотят раскрыть свои богатые возможности и, лишь кое-где обрызгав березы тускловатой желтизной, исподволь обирают листья с них и с немного более нарядных осин. Ждешь-ждешь, когда же заблещут в лесу огневые цвета… а листья потихоньку спархивают и спархивают на землю… Глядишь, а лес уже совсем обнажился, так и не порадовав пусть недолгим, зато смелым разгулом красок.