Василий Казанский - Из моих летописей

Взялись мы за работу: я за стол, а у Кунина по бригаде дел набралось куча.

Работа и отдых. Красивые яркие морозные дни.

Прошло их, должно быть, пять, и в сумерках посыпался реденький снежок. К рассвету перестал, не скрыв, а лишь затуманив старые следы.

Посудили мы, порядили: облежался-то крепко, да ведь на гол и ! Кунин настаивал: идем! Все равно спит он, подпустит! Не терпелось человеку! Ну а я… да ведь и я охотник!

Поутру ветер шумел в вершинах леса, осыпая нас снежной пылью. Натропили зайцы, попадались лисьи и рысьи нарыски.

В болотах ход тяжелый — снегу порядочно.

Пришли. Проверили оклад. Принялись строчить челноком, вроде хороших пойнтеров. Сперва проложили ход вдоль края оклада, идя шагах в двадцати друг от друга параллельно. Дойдя до конца оклада, пошли в обратном направлении, конечно забрав новую полосу места. Так и сновали из конца в конец. И все вглядывались в куртинки ельничка, в валежины… Вдруг я отчетливо уловил запах медведя:

— Стой, Тимофей Павлович!..

Осторожно продвинулись шаг за шагом… И, черт возьми, — вот тебе свежий след медведя! Услышал, не подпустил!

— Скотина разнесчастная! — ругал зверя расстроенный Кунин.

Отдохнув, выспавшись, я решил отступиться от медведя. Но разве Павлович помилует? Надо было видеть его сарказм:

— Эх, охотничек! Ты погляди, какой день! Душа в лес просится!

И я сдался, и опять весь день мы шли, шли лесами, болотами, логами, загибали круги, проклинали выходные следы…

Заночевать пришлось в Раменье, деревне километрах в пятнадцати от дома. Вон куда нас занесло! Знал бы — ни за что не пошел бы!.. Зато на другой день обложили чуть не в первом кругу. И опять далеко от всех деревень…

Я уныло констатировал:

— Опять вся надежда на челнок…

А Кунин назидательно ответил:

— Ну уж теперь не касаться к «нему», покуда не засыплет!

Сказал, будто не он меня в прошлый раз тянул!

Два дня сидел я, работал безотрывно. А на третий урвался с гончими. Подняли беляка быстро, лихо провели два круга, и я довольно красивым дуплетом взял зайца, мелькнувшего в осиннике.

А в сумерках навестил меня Тимофей Павлович:

— Ну нету мне покоя, да и все тебе! Вдруг кто найдет нашего медведя! След длинный, долго ль наткнуться? Надо каждый день проверять. Если кто сунется — отважу живо!

Как он думал отвадить, это его дело.

В тот день он уже «сбегал». Недурная пробежка! Туда, назад, да окружить — километров двадцать!

А на следующий день — это было уже двадцать первого декабря — не успела еще хозяйка моя поставить утренний самовар, как пришел Кунин. Он стал просить меня:

— Сбегай, Василий Иваныч! — умолял он. — Проверь! Пожалуйста! Баба шею переела: вывези ей из лесу стог!

Конечно, Настя была права: кормить скотину нечем, сено из леса необходимо вытащить, пока снег не заглубел, а муж — на охоту да на проверку еще какую-то! Но я не мог бросить работу:

— Да ну его к чертям, твоего медведя! Душу он выматывает!

Кунин мрачно выслушал и, не молвив больше ни слова, ушел.

А на следующее утро Тимофей был опять тут как тут. Вчера он сбегал-таки на оклад, разругавшись с женой и задав корове соломы. И был убежден, что ходил не зря: в полукилометре от заветного места встретил он следы двоих людей.

— Вчера, слава богу, не перехватили медвежью дорожку, а ныне? Сходи, христа ради! — молил Кунин. — С сеном ну никак нельзя…

И я «сбегал». Кроме вчерашних людских следов, виденных Куниным, других, к счастью, не нашлось.

А на поход жаловаться не стану, хотя от жестокого мороза даже туман стоял и на деревьях навис иней. Уж очень красиво было: когда всходило багровое солнце, оно чуть окрасило вершины деревьев в красноватый цвет, как бы подсиненный и притушенный туманом…

Дождались мы! Закрутила желанная метель. Всю ночь, весь следующий день пуржило. Бушевал ветер, снег валил хлопьями, забивало им межи и канавы. Подумать только, что творилось в лесу!

Вечером, очень довольный, друг мой говорил:

— На нашу мельницу вода! Вот когда зимушка разгулялась!

На вторую ночь утихло. Ну как тут было не пойти к окладу? В лесу стало ни два ни полтора: без лыж худо и на лыжах не добро. Ходили без них. Опять челночили по окладу, выглядывали: не под той ли валежиной? не в этом ли буреломе? Увидел я занятную кочку — буроватая и почти не заметена снегом… А она как вскочит и, став вдруг совершенно как медведь, — в два прыжка у еловой чащи! Я сорвал с плеча ружье: бац! бац! На следу несколько красных точек… Мой соратник негодовал:

— Эх ты, зритель! В двадцати шагах зверя не понял!

Крыть было нечем. О господи! Все сызнова! Не бросишь ведь!

И пошли мы, и пошли — кругами, зигзагами да обходами. К вечеру еле живые обложили. А сколько еще нам до дому! И как одолели мы это «сколько» — о том лучше не вспоминать!

А потом нужно было ждать пороши, вьюги… И пришла пора мне ехать в Москву… Да и Кунина привязал к кладовой учет семфонда.

Пришел он прощаться:

— Не забудь! Приезжай скорее!

Пусть не волнуется — недели через две урвусь.

А вышло, как не ждал: дела не отпустили в январе. И восьмого февраля пришло от Кунина письмо, очень горькое: «…что ж ты делаешь не едешь, а медведь в весе убывает, поимей совесть…».

Я «поимел совесть» и 11 февраля прибыл к Купину. И разумеется, еще до света пошли мы на оклад.

Снегу видимо-невидимо! И лежал он рыхло — ни единой осадки за зиму! На лыжах — наказание…

По приметным куртинам ельника, по холмам и низинам восстановили мы границы оклада — ну и давай строчить. Лыжи тонули в рыхлом снегу, и где-то там, в невидимой глубине, их ловили скрытые пеленой снега кусты ивняка, валежины, какие-то еще непонятные преграды, ловили, вели в сторону, брали на излом. Падали мы, ныряли, выпутывались, опять ныряли… Но зорко искали признаки берлоги!

А снег, невозмутимо ровный и безупречно белый, хранил свою тайну… Хрустнуло! И моя правая нога ухнула уж и вовсе не поймешь куда, а концы сломавшейся лыжи весело высунулись на свет божий: вот и мы! Товарищ мрачно отпустил меня:

— Вали на Байневскую дорогу. На ней вроде санный следок бывал.

Ведро пота пролил я, пока добрел на одной лыже до дороги. Только сел отдохнуть — выстрел! А второго нет! Ловко! Одной пулей! Ай да Павлович!

Зависти не было, только радость: развязались!

Ждать его — замерзнешь. Да и все равно мы с ним не пара: без лыж по такой занесенной дороге не разгонишься. Пойду — догонит!

Но он не догнал. А я дома забрался на печку, наслаждаясь теплом и отдыхом. Но вот и мой товарищ.

— Поздравляю! Неужто с одной пули наповал? Завидую!

— Чертова прохвостина! — разразился Кунин. — Будь он проклят, этот медведь! Я завидел — буреет, раз туда! А это пень!