Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

И вот он решительно встал и пошел к Федору.

Вечерело. Потянуло прохладой. Была та предвечерняя сентябрьская ведренная тишина, в которой слышно биение своего сердца. Стадо еще не пригоняли, ребятишки ушли встречать коров на окраину села, бабы кончали работы на огородах, а улица оставалась пустою. Андрей шел теперь медленно. Он не знал даже, что скажет Федору. И в этой тишине соломенных изб, на этой плодородной черноземной земле показался сам себе непонимающим и бесполезным.

Смерклось, когда он дошел до избы Земляковых. На крыльце на секунду остановился в нерешительности. Потом вошел в избу и стал у порога. В избе было сумеречно. Показалось, дома никого нет. Андрей молчал. Из угла, где стояла кровать, послышался тихий голос:

— Ты, Зина?.. Кто там? — окликнул Федор.

Андрей не отвечал — не мог. У него затряслись губы, и внутри тоже дрожало. Стало больно в коленях.

Федор зажег лампу, посмотрел из-под ладони на дверь, выпрямился, ухватившись за край стола.

Андрей шагнул к Федору, остановился и произнес:

— Ну?..

Федор стоял на месте и как-то ласково, непохоже на бывшего Федьку, мягко сказал:

— Что ж, здравствуй!

Их глаза встретились. Они обняли друг друга, молча, крепко.

Слов было не надо.

И слез было не стыдно.

…Зина подошла неслышно к двери, увидела Андрея и так же тихо вышла. Чуть постояла на крыльце и ушла К Сорокиным.

Зиму Федор прожил в Паховке. Он много читал, починил дворик и крыльцо, помогал Зине в библиотеке, бывал на сходках, но не выступал — прислушивался, взвешивал. С Семеном Трофимычем Сычевым он ни разу не заговорил. Да и сам Сычев при встрече отворачивался в сторону. Жил Федор молча и тихо.

И Семен Трофимыч мысленно решил: «Утихомирили парня. Хоть и жив остался, а той прыти нет и в помине — смирный стал. Так-то оно лучше». Но когда дошли слухи, что батрак Матвей подолгу засиживается у Федора, Сычев навострил уши. Однако, присматриваясь к Матвею и ничего не заметив плохого, он на этот раз будто успокоился: Матвей стал работать еще лучше.

Так прошла зима: приглядывались друг к другу Федор и Сычев издали — казалось, примерялись. Андрей за всю зиму ни разу не был у Сычева в гостях, но и стычек никаких не произошло. «Еще помиримся, — думал один из них. — Дай срок, помиримся». «Нога моя у него не будет», — думал другой.

Однажды Семен Трофимыч сказал Матвею:

— Если увидишь Андрея Михалыча — поклон от меня. И скажи: чего ж он не зайдет никогда? Другом считаю.

— Отчего не сказать. Можно, — утешительно сказал Матвей.

А встретив Андрея Михайловича у Федора, он передал так:

— Поклон от хозяина. Заходить велел. И… — Тут Матвей Степаныч подумал-подумал и добавил: — И говорит он мне, Семен-то Трофимыч: «Бре-ешет-при-де-ет! Другом меня он считает: приде-ет». — Приврал маленько Матвей на пользу дела.

Андрей Михайлович отвечал Сычеву через Матвея:

— Некогда заходить… Если что надо, то пусть сам заходит… в сельсовет. А друзей у меня и без него хватит.

— Так и сказать? — переспросил Матвей Степаныч.

— Так и скажи.

— А ну-ка да он осерчает?

— Ну и пусть.

Матвей Степаныч передал все в точности, но и тут не утерпел добавить чуть от себя:

— Андрей-то Михалыч и говорит мне: «Передай ты, Матвей, Сычеву, что я с ним на одной десятине и оправляться не сяду». А ты, Семен Трофимыч, говоришь: «Другом считаю»!..

— Брешешь, — угрюмо оборвал его Сычев.

Так нутром Матвей Степанович чувствовал, где и когда нужно то, что называется «святой ложью». Очень уж он рад был дружбе Андрея с Федором. И оберегал ее от Сычева, как мог, по своему разумению. Такое свое поведение он называл не иначе как словом «политика». И ухмылялся в остренькую бородку.

…Весна тысяча девятьсот двадцать седьмого года пришла дружная. Быстро растаял снег. Пар от земли шел по утрам густой и теплый. Казалось, кто-то огромный подтапливал землю снизу. Пахло черноземом. Среди дня солнце играло, лаская только-только пробивающуюся травку. Жаворонки веселились невидимо, где-то в неопределенной выси. Промчался вдоль улицы жеребенок, задрав хвостик и взбрыкивая копытцами. А грачи пешком торопливо уступали ему дорогу, ничуть не боясь озорника. Каждому свое: жеребенку — свое, грачу — свое. Весна для всех! И человеку — свое.

Мужики, распоясавшись, возились с сохами и плужками. В кузнице слышался стук молота и железный звон. Скоро сеять. Пожалуй, уже можно сеять у Козинской межи, но там земля не делена, да и земли — кот наплакал, по две-три сажени на двор: так себе — дорезки маленькие. Хотя там земля самая плодородная, но никто туда не спешил. Разделить сначала надо. Делили эти дорезки каждый год (чтобы безобидно было), а после дележа пьянствовали, продавая их на год. Вот никто и не спешил: все равно там не сеять.

Уже два года подряд покупал дорезки Семен Трофимыч Сычев. Думал и в этом году откупить. В тот день он пришел к кузнице, где суетились человек десять крестьян. Начал он так:

— Вам-то, граждане, по сажени да по две — пустяк, раз плюнуть. А ее там набирается десятин двадцать… Эй, ты! — обращался он неожиданно к кому-нибудь. — Разве ж так лемех затачивают? Дай-ка я. — Он брал рашпиль и показывал, как надо заточить лемех. А потом продолжал: — Никакой пользы вам от той земли нету, а я ее, опять же, в порядок приведу… Виктор! Как ты натягиваешь шину! Нельзя так. Вот как надо — навечно! — И показывал, как надо ошиновать колесо, чтобы — навечно.

Все-то он знал по хозяйству и все понимал лучше всех. И все его всегда слушались. Уж лучше Семена Трофимыча никто так не понимает землю. Очень хозяйственный человек. А он продолжал:

— Разве ж я насовсем, что ли? Я не кулак какой-нибудь, чтобы землю — навсегда. Закона такого нет при Советской власти, чтобы у крестьянина отнять землю. Ни боже мой! Против закона не позволю… Так вот, Виктор: колесо не замачивай, поезди пока так, оно сядет, начнет рассыхаться, а ты его тогда перетяни сызнова. Тогда уж — навечно!

— Спасибо, Семен Трофимыч, за добрый совет, — поблагодарил его Виктор.

Поблагодарили и другие, почти все. Каждому он то показал лично, то посоветовал, как надо делать прочно и добротно. А в заключение спросил:

— Ну? Что ж, граждане, на годик еще? А?

Виктор Шмотков, под стук молота, высказался в ответ:

— А и что ж не продать! Только закона, говорят, такого нету. Вот как опчество, так и мы. Хлопочи, Семен Трофимыч. Земля не баба: продать можно. Я так считаю.

Остальные молчали — были согласны. Так Семен Трофимыч начинал подготовку.

Но случилось в эту весну неладно с этим делом. Привез Андрей Михайлович из волости весть, что дорезки, входящие клином в козинскую землю, передаются Козинскому обществу. Вроде бы там обеспеченность землей очень малая. А кто ж знает? Может, и сам председатель сельсовета захотел подрубить Сычева, а может, ему, Вихрову, на этот кусочек земли наплевать. Гадали и так и эдак. А потом многие подумали-подумали да и плюнули: делов-то в этих дорезках! Все равно Семен за водку возьмет.