Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

— Граби-ить?! Среди бела дня граби-ить! Карау-ул!!!

Федор вынул из кармана пистолет, наставил на Сычева в упор и резким голосом приказал:

— Отойди!

Матвей рванул поводья к себе и стал запрягать торопясь. Сычев опустился на солому среди двора, там, где и стоял: от обиды, страха и бессильной злобы у него подкосились ноги.

— Вот так, Семен Трохимыч, — скороговоркой «утешал» его Матвей. — Вот так и посидите спокойненько. — И спешил, спешил… — Хватит пары? — спросил он у Федора. — Кони добрые, рысаки!

— Хватит, — ответил Федор, влезая в тарантас.

Матвей гикнул, ударив кнутом лошадей, и с места помчался галопом.

В поле дорога еще не установилась, было грязно, поэтому пришлось скакать по обочине. Матвей гнал лошадей не жалея. Тарантас бросало из стороны в сторону.

Выскочили на пригорок. Было уже видно, как впереди и сбоку скакали верховые, прямиком по пашне, и бежали люди с кольями и дубьем. Но каждый жалел все-таки свою лошадь, а у Федора и Матвея было преимущество: они не дорожили лошадьми в тот час. Доскакали до лощины. Лощиной, по целине, ехали еще быстрее. И наконец увидели козинцев: там и сям они спокойно и лениво размеряли землю на полоски. Тарантас выскочил на пригорок, в конце лощины.

— Зови вон тех, — сказал Федор Матвею, указывая на двух ближайших от них крестьян.

— Эге-ей! Лапотки-и! — закричал тот, махая шапкой. — Суда-а!

Те двое оглянулись, посмотрели вокруг, потом что-то поговорили между собой и не спеша пошли к тарантасу.

— Ну, вы! Тыквоеды! Аржаные корки! Какого дьявола переваливаетесь. Живо! — надрывался в нетерпении Матвей, поглядывая в сторону все сгущающейся толпы, неумолимо движущейся из Паховки.

— Ты что дразнишься? — спросил сердито один из подошедших. — Чего глотку дерешь, как резаный? Ишь ты! Сел на тарантас и думаешь — царь? «Тыквоеды»!

— «Корки»! «Аржаные»! Подумаешь! — вступил в разговор другой крестьянин, в иссохшей овчинной жилетке и огромных растоптанных лаптях. — Что-то ты: исправником смотришь, а у самого заплат — на три деревни хватит и на два хутора останется в запас.

— А кто же вы, как не…

— Хватит, — скомандовал Федор. — Ты — в жилетке! Держи лошадей. Ну!

— Ну держу. Ну. А дальше?

— А ты, — обратился Федор ко второму, — беги стрелой к своим и скажи: «Паховцы скачут сюда пьяные. Бить вас скачут. Землю отнимать».

Мужик попятился, зачем-то застегнул ворот рубахи и поправил конопляный поясок пониже живота. Казалось, он собирался бежать.

— Постой, — остановил его Федор. — Скажи: собраться сюда, ко мне. Быстро!

Тот побежал, отбрасывая лаптями шлепки еще не высохшей земли.

— А ты кто же будешь? — спросил оставшийся крестьянин, держащий лошадей.

— Я? — переспросил Федор.

— Из губернии, — перехватил Матвей. — А ты думал — хвост собачий! Из губернии. Прямо из Танбова и — суды.

— Брешешь ты, — выразил сомнение козинец. — Из губернии с портфелями ездют.

— А тебе что: обязательно надо, чтобы из губернии? — спросил Федор. Не дожидаясь ответа, добавил: — Будешь лошадей держать и… слушать, что буду говорить.

— Ты лучше не спрашивай ничего. Когда вас кольями дубасить начнут, то не спросят — из губернии ты аль из волости. А прямо по челке и вперехрест. Понял? — убедительно пояснил Матвей Степаныч.

— Оно так, — нерешительно согласился мужик, — Вот они и наши. Почти все топают.

Козинские крестьяне собрались около Федора и удивленно смотрели на него. А он сказал тоном, не допускающим никаких возражений:

— В драку не вступать. Не убегать — побьют: пьяные. — Он вышел из тарантаса и указал вправо: — Вот тут станьте все, подальше от лошадей, чтобы не пугались. Давай заходи.

Тот крестьянин, что бегал собирать односельчан, сказал уныло:

— И на кой ляд нам земля эта, если оно так выходит.

Остальные молчали, сгрудившись небольшой толпой. Но вдруг один из козинцев крикнул:

— Кто с лопатами и с сажнями, заходи наперед.

— Цыц! — цыкнул на него Федор. — С лопатами и сажнями — назад!.. Матвей Степаныч, иди к своим. Сам понимаешь.

— А ты держи лошадей хорошенько… «губернатор», — сказал Матвей и затрусил туда, где Андрей собрал около себя группу, которая росла по мере того, как подъезжали и подходили другие, отставшие.

— Стой! — крикнул Андрей. — Что хотите делать?!

Но толпа обтекала его и, с криком и руганью, быстро плыла по полю.

Вот Виктор Шмотков подскакал к козинской группе, а за ним — ватага пьяных, что вывалились со двора Сычева. Подвалила вся толпа — бурлящая, возбужденная. Кто-то пронзительно-высоко крикнул:

— Бе-ей!

Виктор поднял ось и рванул повод. Но лошадь покрутила задом и — ни с места, будто кто-то ее держал. От этого Виктор еще пуще взбеленился, спьяну, не глядя лошади под ноги, и заорал:

— Гра-абю-ут!!! Бей-ей!

Позади Виктора — выстрел. То Андрей выстрелил вверх и, заскочив наперед, крикнул:

— Стоять, мать вашу…

На секунду все замерли. Паховцы и козинцы были уже близко друг от друга, метров на пять-шесть. И в этот момент из средины козинцев вышел Федор и стал между толпами. Стало тихо. Отчетливо пел в небе жаворонок. Многие подняли головы вверх, будто первый раз в жизни услышали волнующую трель.

А Федор спросил негромко:

— С кем это собрались воевать, товарищи? Уж не со мной ли опять?

Никто не ответил. Один из «воинов» пьяно попробовал крикнуть:

— Бе-ейтя!..

И слышно было всем, как этого крикуна кто-то из соседей шлепнул чем-то по рту так, что послышался смешной звук, похожий на «поп-п!».

Андрей привстал на стременах и приказал:

— Ра-асходись!

Вот задние потащились к дому, передние зашевелились, потихоньку опуская колья на землю, меж людей, так, будто и не было у них никаких кольев. Виктор Шмотков тоже хотел опустить свою ось, но решил: «Пригодится дома, на загородку». И стал поворачивать лошаденку. Но — странно! — она ни с места. Глянул Виктор вниз и увидел: Матвей Сорокин держал его лошадь за узду ремешком, которым всегда подпоясывал свои порты. Дед смотрел на Виктора снизу вверх и сердито сказал:

— Ты! Вояка! На врага, что ли, собрался! Охальник! Бесстыжие глаза!

Виктор нагнулся, чтобы отцепить ремень деда, но тот выдернул из кольца удил ремешок и больно хлестнул им по заду Виктора. Ударил Матвей Степаныч изо всей силы, хлестко, сопровождая назиданием:

— Это тебе, Витька, на память рубец останется: к своей земле задом не прирастай крепко. А то, ишь, зад-то у тебя колючий — норовишь прилипнуть, подкулачник. Вот так! — И еще раз хлестнул.

Оно и не так уж больно показалось Виктору, как стыдно. И сказать нечего. Сразу из Виктора выскочил весь хмель, а с ним вместе выскочила и смелость.

А тем временем, когда бабы и ребятишки бежали следом за пьяными, Зинаида кричала: