Иосиф Герасимов - Скачка

Светлана проснулась от тонкого дребезжания стекол, этот звон исходил не только от окна, но и от белых шкафов, что стояли подле противоположной стены; увидев их, Светлана сразу вспомнила: ночевала в медпункте, и пустила ее сюда под вечер узкоглазая медсестра с плоским лицом — скорее всего бурятка. Но говорила она по-русски чисто, без малейшего акцента. Она пустила Светлану, когда та почти отчаялась найти какое-либо жилье, сказала: «Ладно, ночуй, только паспорт давай и еще какой есть документ». Светлана отдала ей институтский пропуск, корочки его были сделаны из хорошей искусственной кожи с золотым тиснением,— наверное, этот пропуск произвел на сестру впечатление. Та указала ей место на топчане, укрытом белой простынью, потом дала одеяло, но это уж после того, как они почаевничали.

Сестру звали Кирой. Светлана подумала, что, пожалуй, этой молоденькой низенькой женщине такое имя вовсе не подходит, но объяснить, почему не подходит, не смогла.

У Киры тут же при медпункте было свое жилье.

Кира подала к чаю меду, Светлана достала из своих запасов твердую колбасу. Кира ее долго разглядывала, понюхала, сказала:

— Однако такой у нас нет. Из Москвы?

Колбасу Светлана добыла не в Москве, а в областном центре через знакомых отца, пока готовили документы, но говорить ей об этом не хотелось, ответила:

— Да, конечно.

— Я там не бывала... Может, и не придется,— сказала Кира ровно, и в ее голосе не было сожаления, да и вообще, как поначалу показалось Светлане, голос Киры был лишен какой-либо интонации, так обычно произносят хорошо вызубренный текст.— Там интересно жить?

— А ты как думаешь?

— По телевизору, однако, интересно. А как по-самодельнешнему ?

Светлане вовсе не хотелось вести откровенные разговоры, она всерьез намаялась, устала так, что готова была свалиться и заснуть прямо на полу.

Путь в этот поселок оказался тяжким, она, можно сказать, продиралась через всякие непредвиденные преграды: надо было лететь с двумя пересадками, первая — ночью, шел дождь, и люди в стандартном аэропорту, сделанном из стекла и бетона, теснились друг к другу, сидели на лестницах, на чемоданах, потому что рейсы по каким-то направлениям откладывались. К счастью, самолет, на котором предстояло лететь Светлане, пришел вовремя, но места ей не давали, она пробилась к диспетчеру, накинулась на него с ходу, размахивая документами.

От города, куда ее доставил самолет, нужно было еще добираться рекой к большому поселку, она провела шесть часов на пристани, спала, сидя на деревянной большой скамье; к ней дважды цеплялись милиционеры, один пожилой, другой молоденький, требовали документы, она предъявляла, они долго рассматривали паспорт. Светлана не выдержала, спросила у молоденького:

— А что, у меня вид подозрительный?

Тот смутился, сказал:

— Да нет... зачем же... Положено, вот и проверяем...

Но она стала думать, что отличается от окружающих людей, поэтому к ней и пристают. Она оглядывалась вокруг себя: женщин вообще мало, но одеты они, пожалуй, так же, как одеваются в Москве в непогоду. У многих куртки из плащевки, скорее всего фирменные, такие и в Москве не всегда достанешь, только лиц больше грубых, обветренных... «Да ничем я не отличаюсь,— подумала Светлана.— Тут что-то другое...» Она вслушивалась в разговоры, говорили по-разному, больше о работе, о детях, о жилье: и окали, и акали, и цокали, и она решила — это все приезжий народ, ими-то, наверное, и заселен здешний край.

Теплоход пришел в шесть утра, его считали скоростным, но к нужному Светлане поселку он добрался в полдень. Она нашла место в салоне у окна, сначала подремала, потом стала смотреть на проплывающие мимо берега, на которых странными курганами возвышались завалы леса, словно кто-то необыкновенно могучий набросал эти бревна в беспорядке, а за наваленным лесом тянулись темные дома, иногда вздымались фабричные трубы, лишь изредка — островерхие горы, поросшие лесом. Тут наверняка окрест жило много народу, край был обжитой.

Она сошла на пристани в полдень, навела у дежурного справки: оказывается, идти до колонии километра два пешком. Дежурный указал дорогу, и она двинулась, закинув чемодан на плечо. Быстро устала. День был хмурый, небо серое, нависло низко, и Светлана боялась — пойдет дождь, а дорога глинистая, разбитая; раза два навстречу проходили тяжелые машины, груженные лесом, попутных как назло не было. Справа от дороги поднимались вверх растрескавшиеся горы, их вершины словно бы упирались в серое небо, там шло медленное движение облаков, и сначала казалось, это от их движения раздается сверху скребущий тихий звук, но потом Светлана поняла, в чем дело: по тропам медленно двигалось стадо коз, из-под их копытцев срывались мелкие камешки и, шурша в жесткой траве, скатывались вниз.

Она увидела колонию издали, ее удивило, что бревенчатый забор обрывался в центре, и там поднимались мощные железные ворота, окрашенные в зеленое. Возле этих ворот стоял часовой, курносый, с безразличным лицом. Светлана показала ему документы, он кивнул на проходную — деревянный домик с зарешеченными окнами.

Дежурный лейтенант сказал:

— Сейчас поговорю с начальником, может, примет.— И тут же попросил ее выйти на волю, подождать, а минут через пять крикнул: — Пошли!

Ее провели в длинный дом, в коридоре висели на стенах плакаты, она не вглядывалась в них, от их пестроты начала кружиться голова. Лейтенант скрылся за обитой коричневым коленкором дверью и сразу же вернулся, кивнул: давай, мол, проходи.

За массивным столом, на котором возвышались могучие часы, сделанные из розового прозрачного материала с множеством граней — сквозь них было видно движение медных зубчатых колесиков,— сидел краснолицый майор, и, пока Светлана шла от дверей к его столу, он, не мигая, смотрел на нее колкими темными глазами, и ее сразу удивило, что при таких глазах у него были белесые брови и белесые же, прилизанные волосы. Он не встал ей навстречу, не ответил на приветствие, она почему-то не решалась сесть, а он все еще изучал ее, пока не произнес негромко:

— Ну?

Она поспешно протянула документы, майор читал их медленно, она села, он не обратил на это внимания, сложил документы, сдвинул их на край стола, протянул:

— Та-а-ак.

С этим его выдохом до нее долетел запах лука.

— Жена? — спросил он все так же негромко, с какой-то унылой ноткой, словно ему и ответ-то был безразличен.

Она вдруг возмутилась, хотелось сказать этому майору какую-нибудь дерзость: она устала, внутренне раздражена и, конечно же, могла сорваться, ко сообразила: этот человек с сытым, гладким лицом тут хозяин, он может дать свидание, а может и отказать, а жаловаться на него некому, да и смысла нет, и она промолчала, не ответила на его вопрос. Но он не удивился, подвинул к себе какую-то папку, долго перелистывал в ней бумаги пухлыми пальцами, потом нашел что-то нужное, задумался, потирая при этом двойной подбородок.