Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна

Через полчаса Ветлугин вернулся в сопровождении работника охраны. В напряженной тишине он распечатал тугой мешочек, вытряхнул содержимое на совок, пересчитал самородки и на виду у всех швырнул золото на груду мокрых камней и грязи.

Золото упало в грязь, и одновременно у старателей вырвался такой дружный вздох сожаления, что Анна рассмеялась.

— Ну вот, мы ищем, а они швыряются! — сказал Савушкин, сокрушаясь.

— На ветер не напасешься! — откликнулся другой из толпы, и еще кто-то крикнул совсем невразумительное, и вся толпа взорвалась ревом.

«Что, если и вправду уйдет? — невольно смущенная порывом толпы, подумала Анна. — Бывают нелепые случаи… — Она посмотрела на Ветлугина, ставшего на место мониторщика Савушкина. — Бросил тоже под самый удар! — И еще она подумала, бледнея, когда снова забила струя воды: — Не бросаю ли я так же под удар и свою любовь?»

Когда пробная промывка кончилась, промывальщик сгреб в лоток черные и тяжелые железистые шлихи, осевшие сквозь решетки на дно деревянных колод-шлюзов. Теперь нужно было «довести» — отделить снятое золото. Старатели, оживленно тесня друг друга, столпились около. Так же волнуясь, подошла Анна.

Промывальщик ловко, легко и бережно крутил в воде широкий лоток, потряхивая его, споласкивал через край. Золотой песок и самородки желтели уже сквозь смываемые шлихи на дне лотка. Это были те самые самородки, которые бросил Ветлугин, но песку заметно прибавилось.

— Пожалуйте сюда, Анна Сергеевна, отсюда виднее, — предупредительно обратился Савушкин к директору, расталкивая острыми локтями своих, тоже сразу отмякших товарищей. — Сбили они меня с толку. Этакий рев подняли! Известно, народ неученый!.. — И Савушкин так улыбался, синенькие глазки его так ласково лучились, как будто совсем не он орал на Анну какой-нибудь час назад.

— Какая страшная вещь — сомнение! — сказала Анна Ветлугину, идя с ним по соседнему участку, где другая бригада старателей укладывала трубы для гидравлических работ.

— Да, когда люди сомневаются в чем-либо, они не хотят работать, — сказал Ветлугин, — зато какой подъем вызывает у них ревность к чужим успехам в труде…

В личной жизни наоборот, сомнение заставляет нас стремиться к совершенству, а ревность… О, ревность только озлобляет и унижает человека! — Ветлугин помолчал, присматриваясь к старателям, тащившим трубы и нехотя, через пень колоду, строившим эстакаду. Вот они будут завтра завидовать тем, кто сегодня уже осваивает промывку на гидровашгерде, и эта зависть сразу подхлестнет их на большие дела. Да, да! А представьте себе, что будет вон с тем дядей, если его милая потянется к другому. В лучшем случае он опустится донельзя, в худшем — зашибет их обоих. Ну, что бы вы сделали, если бы приревновали серьезно? — неожиданно спросил Ветлугин, заглядывая в лицо Анны.

— Зарезала бы, — мрачно пошутила она. — А вы?

— Я зарезал бы себя!

— Отчего же себя?

— Оттого, что мне не дано права…

— Зарезать?

— Нет… любить.

— Любить для того, чтобы зарезать! — промолвила Анна в печальном раздумье. — Почему же не остается благодарности за испытанное счастье? Неужели надо мстить за то, что была возможность изведать его? Нет! Это просто потому, что мы еще не научились жить, — с горестным увлечением сказала она. — Ревность — такое огромное чувство, она не может унижать человека. Она, как и любовь… нет еще сильнее!., должна толкать его на хорошее, чтобы он мог стать лучше, умнее, красивее, чем тот, на кого его меняют.

— Простите, Анна Сергеевна, но ведь это риторика! Любовь слепа, ее ничем не удивишь: ни умом, ни хорошими делами, поэтому так зла ревность.

— Вы опять за свое старое?

— Да, я как Лютер: «Стою на том и не могу иначе».

— Бог с вами!..

— Аминь, — заключил Ветлугин грустно и остановился возле двух трубных обогатителей, только что сгруженных возле будки землесоса. — Вот они, любезные! Теперь старатели начнут греметь.

— Я думаю, мы вылезем из прорыва, если пустим в ход все, что у нас имеется… до наших сердец включительно, — ответила Анна с острой усмешкой.

— Уваров мне сказал, что вы не включили в список сотрудников, представляемых на премию, никого из моих рабочих с рудной разведки? — с этими словами Андрей раздраженно подвинул к себе стул, но не сел, а, опираясь обеими руками на его спинку, посмотрел на директора.

То, что лучшие его рабочие были обойдены, возмутило Андрея. Он не волновался бы, если бы речь шла о нем самом. Поощрение собственному беспокойному труду он находил в сознании его нужности, в том, что именно ему, главному геологу управления Подосенову, досталась такая почетная задача. А рабочие, в том числе и Чулков, хотя тоже не нуждались в особом поощрении, будучи всей душой преданы делу, заслуживали, по мнению Андрея, того, чтобы просто порадовать их чем-нибудь.

«Будет свинством не отметить их ударную работу, — думал он, вспоминая веселого Моряка и Дементия Мирского, которого разведчики именовали Митей, и остальных работавших на Долгой горе. — Они живут в тяжелых условиях, но не жалуются, ничего не требуют и не падают духом при неудачах, потому что верят в успех».

Анна вполне понимала и разделяла чувства Андрея-организатора.

— Но ты пойми, Андрюша: мы их не включили потому, что это совершенно невозможно, — мягко сказала она. — Поощрения, премии — общественное дело…

— Конечно, общественное, а не семейное! — желчно расшифровал Андрей недосказанное ею. — Так, что ли?

Она, не теряя самообладания, встретила и выдержала его недобрый взгляд. Ее молчание подтвердило его догадку.

— Вы считаете рудную разведку фиктивной единицей потому, что она существует отныне на ваши личные деньги! Это вы имеете в виду? — говорил он, бледнея и продолжая с силою сжимать спинку стула.

— Нет, я ничего подобного не имею в виду, — возразила Анна внешне спокойная и именно своим спокойствием особенно раздражавшая Андрея.

Ей все равно… Ей безразлично то, что касается меня и моей работы, — думал он. — Отчего такое равнодушие? До сих пор совместная работа и трудности, связанные с нею, укрепляли нашу дружбу, были радостью и гордостью, а теперь… не то! Не любит она меня больше — вот в чем дело! — неожиданно для себя заключил он свои мысли. — Да и любила ли раньше-то?

Андрей представить не мог, как трудно было Анне сохранять спокойствие, как больно воспринимала она каждое его злое движение. Деньги! Раз решившись отдать их, она сама не напомнила бы о них ни единым словом. Можно ли в их отношения вносить дрязги из-за денежных расчетов?

— Я совсем не то имею в виду, — сдержанно ответила она, перекладывая бумаги на своем столе: ей надо было занять каким-нибудь делом руки, которые начали выдавать ее волнение. — Ты сам знаешь, что в тресте считают Долгую гору безнадежным объектом, но пока смотрят сквозь пальцы на продолжение твоей разведки. Мы молчим, молчат и они. И вдруг мы представим к премии рабочих этой самой разведки! Нам, конечно, скажут: позвольте, а где результаты! Что вы имеете по приросту запаса?