Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна

Черепанов промолчал: возражение Рыжкова взволновало его еще сильнее, чем откровения Фетистова. Уже не было Надежды Жигаловой на свете, но она жила в душе Черепанова, и любое напоминание о ней больно задевало его. Сколько раз казнил он себя в последнее время за то, что не вмешался решительно в эту семейную драму. Сковывала необычная для него стеснительность, боязнь подойти к делу с узкой, личной позиции. Сообщение Фетистова о безнадежной любви Жигаловой к Егору еще выше поставило в представлении Мирона образ дорогой ему женщины.

— Правду ты сказал, Афанасий Лаврентьевич! — сказал он, с трудом нарушив свое молчание. — Есть чистейшие прекраснейшие чувства, которые свойственны только таким людям, как Надежда Жигалова. 05 этих чувствах надо и говорить, как о самом лучшем в человеке, самыми простыми, хорошими словами. Так, как говорил ты…

Клондайк… Рыжкову нравилось это звонкое, необычное название.

— Работаю на Клондайке, — сдержанно улыбаясь, говорил он знакомым. — Шахта у нас.

Шахта находилась на невысокой береговой террасе среди кустов стланика. Возле ее обшитого досками копра были сложены штабелями бревна: к зиме собирались возвести над кулибиной низкий и длинный тепляк.

Подойдя к копру, Рыжков остановился. По тропинкам, желтевшим в пыльной, засохшей траве, шли старатели утренней смены. Птицы, которые озабоченно перекликались в кустах шиповника и голубики, склевывая сморщенную ягоду, то и дело вспархивали перед ними. Рыжков потянул носом ядреный запах осеннего утра и вошел в дверь.

На ярко освещенном шахтном дворе, у подъемника, навстречу ему выкатил полную тачку Быков, недавно принятый в артель. Рыжков добродушно кивнул откатчику и направился по низким полутемным просечкам к своим забоям. Второй его забой шел с углубкой по полотну, и там разбуривали скалу, в трещинах которой было золото. Вызванный с ороченской шахты запальщик ожидал, чтобы зарядить скважины и сделать отладку.

— Сколько шпуров [17] Шпур — скважина, в которую закладывается взрывчатое вещество. забьете? — спросил Рыжков.

— Три. Рано меня вызвали. Долгая песня получается с ручным-то буром.

— А ты хотел бы, как на рудном золоте, с компрессором?

Рыжков принял забой, уже подготовленный к взрывам, и вместе с забойщиком, откатчиками и подручным крепильщиком первой смены вышел из этой просечки. В забое остался один запальщик.

Рыжков начал помогать советами и делом в другом забое. Когда раздались взрывы, он остановился с занесенным кайлом и стал считать. «Раз… Два…» — отмечал он глухие удары.

Через некоторое время появился запальщик.

— Можно окайливать. Я осмотрел.

Рыжков взял фонарик — электрическое освещение в дальние уголки шахты еще не подвели — и поспешил в забой, где сделали отпалку.

— Идите по домам, — сказал он забойщику, которого сменял. — Мы сами окайлим. Чего уж за пять минут до конца смены начинать новую работу!

Он прошел в глубину просечки. Остальные старатели должны были вот-вот подойти, наверное, они уже спустились в шахту.

Нескладная тень человека метнулась впереди. Рыжков спокойно вгляделся в полумрак: в забое горела только одна свеча, оставленная запальщиком.

«Быков. Ничего, мужик старательный. Только ведь он в смежном работал?..»

Неясная тревога заставила Рыжкова ускорить шаги. Быков стоял к нему спиной, торопливо шарил руками по взорванной породе. Заслышав шум шагов, он отскочил от забоя.

— Ты чего это? — спросил Рыжков, уже подозрительно оглядывая откатчика.

— Тачку прикатил… Мы из смежного втроем сегодня катали: здесь-то и одному при разбурке нечего было делать.

— А чего ты в забое шарил?

Быков переступил с ноги на ногу, косые глаза злобно и воровато забегали.

— Да так…

Рыжков неожиданно сжал его правую руку выше запястья, взглянул на растопыренные пальцы и по-хозяйски полез к нему в карман. Быков рванулся в сторону.

— Но, но! — прикрикнул, как на лошадь, Рыжков и вытащил динамитный патрон. — Башку оторву. К чему такое?

Быков сказал вызывающе:

— Отрывай, не жалко. Я и так неживой хожу по земле. Видимость только, а душу вы из меня давно вынули. — Он вдруг упал на землю и бешено завыл.

Рыжков посмотрел на него с брезгливым испугом, толкнул ногой.

— Вставай, пойдем.

— К ним поведешь? К гепеушникам? Убей лучше на месте!

Рыжков осторожно опустил в свой карман отобранный патрон.

— Отведу до начальства, пускай оно рассудит, что с тобой делать, а я об тебя рук марать не стану.

Молча разминулись они с идущими в забой старателями.

— Ты куда, Лаврентьич? — крикнул им вслед подручный забойщик.

— Начинайте очистку, я сейчас вернусь, — сказал Рыжков, спохватываясь. — Да смотрите, с опаской окайливайте. Не сунул ли этот молодчик еще вот такую штучку. — Он показал патрон и, уже совершенно овладев собою, приказал: — Лучше обождите с очисткой до меня: пока не вернусь с начальством. Займитесь доставкой крепежного леса в оба забоя.

— Может, помочь отвести? Не сбежал бы.

— У меня не сбежит!

За шахтой они встретили Потатуева. Он шел по солнечной пыльной тропинке, направляясь к старателям Клондайка. Солнце било ему прямо в лицо, и он жмурился, радуясь последнему теплу. Увидев Быкова в сопровождении Рыжкова, он встревожился, зашагал быстрее, спросил деланно весело:

— Куда вы, Афанасий Лаврентьевич?..

Рыжков вздохнул всей широкой грудью, и голос его прозвучал глуховато:

— Поймал вот в забое… Хотел он мне патрон подсунуть. Спасибо, не успел…

Лицо у Потатуева посерело, он сжал губы, встопорщив вислые усы, злобно взглянул на понурившегося Быкова.

— Не знаю, почему я ему поперек горла встал? — доверчиво продолжал Рыжков, заметив волнение штейгера. — Кажись, хорошо принял его и в работе помогал… объяснял, что да как. И вот — на тебе! — старатель в недоумении развел руками. — Хочу отвесть его до начальства. Пускай рассудят…

— Ну-ка, покажи патрон! — властным голосом приказал штейгер.

Рыжков послушно вынул и отдал динамит. Потатуев взял его, повертел и… опустил в карман своего плаща, подумав о Быкове: «У этого олуха смолчал, а там сумеют выспросить».

Помедлив в лихорадочных поисках выхода из создавшегося положения, Потатуев зорко огляделся и сказал Рыжкову:

— Если он на тебя покушался — значит у вас личные счеты какие-то. Коли он вредит — значит и ты не чист. Может, он от тебя избавиться хочет, чтобы следы замести?

Рыжков на минуту ошалел.

— Вы, Петр Петрович, такими словами… не шутите. По себе, что ли, судите? Верно говорится: когда свекровка потаскуха, она и снохе не верит. Ваши-то грехи я зна-аю!

— Мало ли про кого ты знаешь! А раз молчишь — значит у самого рыло в пуху.