Якуб Колас - Трясина [Перевод с белорусского]

— А ты кто?

По характерному говору дед Талаш догадался, что это человек свой, здешний. Страх и напряжение деда немного улеглись, но он решил пока не открывать: своего имени и, когда наступило выжидательное молчание, только сказал:

— Я здешний!

— Ты один? — нерешительно спросил незнакомец.

— Один и не один: со мной ружье.

— Ну, так брось свое ружье: ружье есть и у меня, и, наверно лучше твоего, — гордо прозвучали слова незнакомца, видно не допускавшего сомнения в том, что он обладатель самого лучшего ружья.

Дед Талаш высунулся из своей засады, а высокий незнакомец решительно направился к корявому дубу. Не дойдя трех шагов, великан остановился, пораженный. Удивился и дед Талаш.

— Дяденька Талаш! — загремел густой бас.

— Мартын! Чтоб ты пропал! — радостно отозвался дед Талаш и бросился навстречу Мартыну Рылю.

Они крепко пожали друг другу руки.

— Кого же ты тут, дядька, караулишь?

— Эх, голубь! Кого караулю! Выходит так, что самого себя… А ты?.. Вижу, парень, что ты крепко напуган.

— Ой и не спрашивай, дядька! Из плена вырвался! Да и не один я, а тридцать шесть человек.

— Что ты говоришь?! — удивленно воскликнул дед Талаш. — Как же это?

— А значит, пришли легионеры. Ну и начали вылавливать и хватать тех, кто смело пошел за большевиками или кто панского добра не пощадил. Начали мстить, свои порядки наводить, усмирять и всякие грехи припоминать. А народ наш… сам знаешь, разный народ есть… богатеи начали под панскую дудку плясать и доносить, кто в чем грешен… Вот я и попался: арестовали. А в других местах многих зацапали. Набралось целое общество. Собрали нас в кучу и погнали. А народ собрался не из робкого десятка. Знакомые и незнакомые. Привели нас к уездному комиссару, заперли в какой-то холодной кладовой. Думали, что на этом кончится. Но слух пошел, что нас дальше погонят, Куда и зачем — не знаем. А был среди нас удалец, Марка Балук из-под Цернищ. Парень, видавший виды! Солдат старой армии. «А, говорит, буду я им тащиться, как арестант! Сто болячек им в бок! Из немецкого плена вырвался, а у себя дома терпеть буду? Нет дураков! Хватит!» Видим, человек шевелит мозгами. «Поклянитесь, говорит, что будете слушаться меня, так и вы выйдете на волю». — Значит, додумался до чего-то человек. А кому же не хочется на воле быть? Так отчего не присягнуть? Вот он и говорит: «Присягали мы царю на евангелии, но присяга ему не помогла. Вы же мне присягните на крестьянском лапте. Поклянитесь, что будете слушаться меня, и пусть каждый поцелует свой лапоть!» Серьезно говорит, не шутит. «Лапоть, — говорит, — знамя нашей мужицкой доли». И знаешь, дядька, что? Стали мы целовать свои лапти, на своих ногах. Ей-богу! Кто шутя, а кто и без смеха. Тогда Марка и говорит: «Ну, так вот что. Когда вас отведут верст на пять-шесть, а может, и больше — насчет места я соображу, — слушайте мой сигнал. А сигнал мой будет такой: „Стой, лапоть упал!“ Как только услышите, молнией бросайтесь на конвойных и обезоружьте их! Все зависит от внезапности и быстроты нападения. Двое-трое безоружных легко справятся с одним вооруженным, если только сделают это дерзко и быстро».

Понравилась нам та стратегия. Обдумали, обсудили каждую мелочь, разбились на группы. Говорим шепотом, чтобы сохранить в тайне наш сговор… Вывели нас. Глядим: двенадцать конвойных, тринадцатый командир. Мы, конечно, и виду не подаем, что у нас в мыслях. Прикидываемся, что так ослабели, еле на ногах держимся, шатаемся. Выстроили нас. Капрал подал команду, сам вперед пошел. Тронулись. Пять конвойных справа, пять слева, двое позади. Я в первом ряду. С капрала глаз не свожу, не так с капрала, как с его ружья: очень оно мне приглянулось. А в ушах все время звучат три слова: «Стой, лапоть упал!» Марка Балук идет позади.

Миновали местечко. В поле вышли… Тут и там подводы встречаются, прохожие. Конвойные подгоняют нас, покрикивают да такими скверными словами ругаются, что слушать тошно. А мы горим от нетерпения — и так уж часа полтора тащимся. Командир наш молчит. И только мы вышли из леса на поляну, как рявкнет Марка Балук: «Стой, лапоть упал!» — и что тогда сталось, что там началось, и рассказать не смогу. Все сплелись в один живой клубок, только слышны были сопение и хрип. Я даже не знаю, как очутился возле капрала. Помню только, что он лежит в снегу, глазами хлопает белый как Снег, и на меня глядит. А я ему говорю:

«Лежи, не подымайся!» У меня в руках его ружье, вот это самое — заграничный карабин на семь патронов. И револьвер у меня, и сабля. Бросился другим помогать, а моя помощь уже не требуется.

«Слушай мою команду!» — крикнул Марка и махнул саблей, а в Другой руке у него револьвер. «Айда в лес, и конвойных веди!» Напуганные, бледные как смерть, покорно побрели конвойные. Да, не они теперь конвоиры, а мы. Хватит нас скотами называть. Отошли мы с версту. «Стой!» командует Марка. Остановились.

«Снимайте, паны, сапоги!» Разулись. Тринадцать из нас надели сапоги, а лапти отдали конвоирам. И бросили их там в лесу, живых, но с помятыми боками. Взяли все ихнее оружие — кто ружье, кто револьвер, а кто саблю. На прощание Марка сказал: «Ну, хлопцы, айда кто куда! Но от присяги я вас не освобождаю!.. И вы, живодеры, свободны! — сказал он конвойным. — Повремените тут, а потом идите на все четыре стороны». С тем и ушел, и мы тоже разошлись.

— Ах, пропади они пропадом! Жаль, меня с вами не было. Ну и ружье ты себе раздобыл, Мартын! — восхищался дед Талаш, разглядывая карабин.

Не знал Панас, что его особой интересуется не кто-нибудь, а сам войт Василь Бусыга. Войту надо знать, что у кого на уме, проследить и выведать, куда делся дед Талаш и какие у него намерения. Войт — начальство. А у начальства бывают такие мысли, что о них не должны знать подначальные, и особенно такой ненадежный человек, как дед Талаш. Дед ни в грош не ставит панов и новых начальников, да еще на чужое добро зарится. И вообще он враждебно относится к таким солидным хозяевам, как Василь Бусыга, Кондрат Бирка и им подобным. Это он подговаривал разных голодранцев, чтобы они забирали землю у зажиточных хозяев и поделили ее, — недаром у него в доме поселился большевистский командир. И наконец, дед Талаш с топором бросился на легионеров. Короче говоря, дед весь пропитался большевистским духом. И теперь он наверняка в сговоре с большевиками. Кто может поручиться за то, что он не привёдёт сюда красных? Нет, пока дед Талаш скрывается неведомо где и неведомо с каким умыслом, не может быть спокоен Василь Бусыга. Это не значит, что он боится деда Талаша, нет. Войт — начальство и стоит на страже закона и порядка. Недаром высшее начальство — уездный комиссар приказал ему брать на заметку тех, кого обуял дух возмущения и непослушания. А что касается красных, то Василь Бусыга мало тревожится: за спиной легионеров-захватчиков стоят крупные иностранные державы. Но красные могут доставить еще много хлопот: до ушей войта доносятся слухи, что по лесам слоняются какие-то люди, сговариваются, к чему-то готовятся, что-то замышляют. Лишняя предосторожность вреда не принесет. Но быть начальником — не такое простое дело, как это может показаться со стороны.