Якуб Колас - Трясина [Перевод с белорусского]

В первую очередь надо приняться за деда Талаша.

С одной стороны, хорошо, что хата Талаша стоит на отшибе: каждый, кто идет туда или оттуда, сразу бросается в глаза. Но есть и неудобство: если сам будешь слоняться поблизости, то и тебя заметят. Наблюдая время от времени за хатой Талаша, Василь Бусыга заметил, что Панас то и дело отлучается из дому. Интересно, куда он ходит? У войта мелькнула догадка: не есть ли Панас тот ключ, которым можно открыть убежище деда Талаша. С Панаса и надо начинать, но как? Поручить разве кому-нибудь проследить за ним, приставить к нему специального человека? Нет, это способ неподходящий: рискованно вмешательство третьих лиц в такое дело — они могут оказаться при других обстоятельствах лишними свидетелями против него самого. Кроме того, нет уверенности, что все это останется тайной. Василь Бусыга принял другой план. Он доложил куда следует, как и через кого можно получить сведения о деде Талаше, а там пусть разыскивают его сами… И сено будет цело, и овцы будут сыты.

Накануне того дня, когда Панас должен был встретиться с отцом под дубом у Сухого поля, среди ночи вдруг раздался стук в дверь хаты. Первой проснулась бабка Наста. Подняла в тревоге голову, прислушалась. Стук повторился с большей силой и настойчивостью.

— Ой, кто же это стучит? — в испуге произнесла бабка Наста.

Максим, накинув тулуп, выбежал босой в сени.

— Кто там?

— Открывай, — властно и сердито крикнул кто-то снаружи.

— А кто там? — допытывался Максим.

— Открой, Максим, это паны и начальники.

Максим узнал по голосу соседа Микиту Целеха и отодвинул засов.

Топот нескольких пар ног раздался в сенях, и сноп яркого света ворвался в хату. Откормленный, толстомордый рыжеусый человек зверского вида держал в руке электрический фонарик, освещавший убогую обстановку хаты. Максим зажег керосиновую лампу. Черные тени еще больше сгустились в углах приземистой хатки. Испуганные тараканы побежали по стенам к печи, прячась в щели. Видно, и их всполошил страшный гость со своим электрическим фонариком. Неожиданных гостей было четверо: три легионера и Микита Целех, который был понятым.

Бабка Наста, трясясь от страха, как в лихорадке, накинула на себя какую-то рвань и в ужасе глядела на незнакомых посетителей. Панас лежал неподвижно, охваченный смутным страхом.

— Кто тут ночует? — спросил рыжеусый.

Вопрос был таким бессмысленным и неожиданным, что в первую минуту никто не нашел ответа.

— Кто ночует тут? — не унимался рыжеусый.

Казалось, испуг людей придавал еще больше напыщенности его голосу.

— Все… свои, — заикаясь от страха, ответил Максим.

В это время другой легионер, юркий и вертлявый, тоже зажег фонарик и забегал по хате, заглядывая на печь, за печь и под нары. Третий стоял молча и наблюдал за происходящим.

— Все дома? — спросил рыжеусый.

Никто ему не ответил.

Тогда рыжеусый подошел к лежанке Панаса и толкнул его кулаком в плечо.

— Ну, ты… поднимайся! — приказал он.

Панас покорно привстал на постели.

— Ты ходил к отцу?

Словно ножом полоснули Панаса эти слова. В голове вихрем закружились мысли. Если он задал такой вопрос, значит, знает, что Панас ходил к отцу.

Первый приступ Страха прошел.

— Ходил! — решительно ответил Панас после короткой паузы.

Рыжеусый похвалил его за то, что он говорит правду, и спросил уже более спокойно:

— А где твой отец?

— Не знаю.

Рыжий строго взглянул на Панаса, покачал головой.

— Как это не знаешь? Ты же сегодня собирался идти к отцу, ну?..

Что было сказать Панасу? Он действительно собирался идти к отцу. Но вдруг у него мелькнула мысль — не хитрит ли с ним этот рыжий дьявол? Он в свою очередь пустился на хитрость:

— Днем я к отцу не хожу.

— Врешь! — крикнул рыжеусый. — А куда же ты ходишь днем? — Он уже решил, что поймал Панаса с поличным, но Панас без смущения ответил:

— Хожу на болото лозу резать: скотину кормить надо. У нас забрали сено.

Эти слова сбили рыжеусого с толку.

— А что тебе сказал отец?

— Сказал, чтобы я к нему больше не ходил.

— А где ты с ним встречался?

— В лесу.

— О чем же вы говорили?

— Обо всем: о скоте, о кормах…

— А еще что сказал отец?

— Сказал, что до весны домой не вернется.

— Врешь, чертов сын! — заорал рыжий.

— Паничок! — сказал Максим. — Отец наш старик. Ему семьдесят лет. Погорячился, сам страху набрался, а теперь боится домой вернуться.

— Го-о, боится! А большевик почему стоял тут на квартире?

И еще громче крикнул Максиму:

— Отвечай, где старый пес?

Бабка Наста кубарем скатилась с печи и упала в ноги рыжему:

— Паничок! Золотенький! За что на нас напасть такая? Последнее сено забрали, скотина с голоду дохнет. Старик из дому сбежал. А он же не виноват. Его били, швыряли… И за что вы нас мучите?

Рыжеусый с важностью наклонил свою разбойничью физиономию и презрительно взглянул на бабку Насту. Но не обмолвился ни словом, будто бабка и не заслуживала того, чтобы откликнуться на ее мольбы, а когда она снова начала умолять его, крикнул:

— Молчать!

И на этом закончил разговор.

— Ну, парень, — обратился он к Панасу, — собирайся!

А когда Панаса выводили из хаты, он сказал, отчеканивая каждое слово:

— Придет к нам отец, выпустим парня на волю.

Дед Талаш и Мартын Рыль, рассказав друг другу о своих злоключениях, стали совещаться, что предпринять, куда направиться. Деда тревожили мысли о доме, но особенно беспокоил вопрос, отчего не пришел Панас. Тревога эта легла тяжелым камнем на сердце деда.

Мартын Рыль тоже думал о доме, жене и детях, о своем хозяйстве. Им обоим нужно было на что-то решиться, выяснить свое положение, покончить с неуверенностью в завтрашнем дне.

Мартын Рыль встречался с разными людьми, и все в один голос рассказывали о жестокостях легионеров, об их бесчеловечных поступках. Эта жестокость вызывала возмущение повсюду, где захватчики наводили свои порядки, беспощадно расправляясь с беднотой и с теми, кто активно выступал с большевиками. Возмущение против панов и легионеров кое-где выливалось в восстания, и оккупанты прилагали все усилия, чтобы усмирить непокорных. А разоружение конвоя, в котором принял участие Мартын Рыль, несомненно еще подольет масла в огонь, захватчики станут бдительнее и безжалостно расправятся со всеми, кто покажется им подозрительным. Слушал дед Талаш эти, невеселые, рассказы, и гнев против легионеров-захватчиков заполнил его сердце, проник во все тайники его души. Он не находил слов, чтобы выразить свою смертельную ненависть захватчикам.

— Резать, рубить, жечь их, гадов!

Но сейчас положение было такое, что прежде всего надо было остерегаться, как бы не попасть в руки злодеев.