Вера Кетлинская - Иначе жить не стоит. Часть третья

Но в этот день, как только распространилась волнующая новость — Алымов снят, снят по настоянию ученых, — любопытство пересилило, и Всеволод Сергеевич помчался к Арону.

— Мне только что сообщили — об Алымове… Ты уже знаешь?

— Знаю ли я? — усмехнулся Арон. — Снимай пальто, заходи, садись. Зачем обсуждать стоя то, что можно обсудить сидя?

Он был очень доволен, Арон! И, конечно, оказалось, что он принимал деятельное участие в отстранении Алымова.

— Вперед мы выдвинули таранную силу — академика! — рассказывал он. — Представь себе, старичина поехал в ЦК и заявил, что, по его наблюдениям, у партии хватает квалифицированных людей, так что незачем держать во главе новой отрасли техники невежду. А когда его спросили, какие еще недостатки он замечает у Алымова, он сказал… нет, ты послушай! — он сказал так: недостаток это или беда его, но Алымов любит слишком громко говорить о том, что недостаточно хорошо знает. И чем хуже знает, тем громче говорит!

К удивлению Катенина, и профессор Граб на этот раз не отстранился, он написал наркому, что терпеть грубость Алымова не намерен, а потому посещать заседания, руководимые Алымовым, отказывается. Сам Арон тоже обращался к наркому и ходил в ЦК.

— Я долгое время думал, что за энергию ему многое можно простить. Но в истории с газовой турбиной… да он же вспышкопускатель! Ему же не дело дорого, а собственный успех в деле!

Катенин сидел в кресле понурясь. Да, этот ненавистный горлопан и из такого сложного эксперимента пытался извлечь быструю славу, всех загонял, затормошил во вред делу — лишь бы поскорее рапортовать и прогреметь в газетах!.. А может, и заткнуть рот недовольным, которых становилось с каждым днем больше?.. Все это так. Но история с газовой турбиной совсем по-иному затрагивала и самого Катенина: харьковский профессор, создавший турбину для работы на подземном газе, был ему знаком и через него связался с Углегазом. Почему же он, Катенин, отстранился от опытов, не придал им должного значения? Казалось бы, ухватись, помоги, вложи свое… Нет! Когда маленькую газовую турбину — первую советскую газовую турбину — привезли в Донецк, туда помчались Арон и Мордвинов, им принадлежали слова — энергетическое направление подземной газификации, они поняли: связать подземный генератор непосредственно с электростанцией, на месте перерабатывать газ в электроэнергию удобно и выгодно. Почему же я не увидел будущие возможности этого начинания? Почему я — в который раз! — остался в стороне?..

И вот теперь — с Алымовым. Кто больше меня ненавидел этого человека? Не чью-нибудь — мою родную дочь он держит при себе куклой для забавы, сам не разводится с первой женой и ее не торопит разводиться, — зачем ему, у него не последняя!.. Кто, как не я, мог сказать ему в лицо, что он — мерзавец?.. Ходят слухи, что однажды Мордвинов дал Алымову пощечину — за Катерину Светову. Катерина ему чужая. А у меня — единственная дочь…

— Как ты относишься к назначению Мордвинова? — спросил он, предчувствуя ответ и сквозь горечь понимая, что и сам не нашел бы более подходящего руководителя.

— Полностью — за! — воскликнул Арон. — Кстати, его кандидатуру предложил Лахтин. Одно из двух, говорит: или назначайте его начальником, или отдайте обратно мне.

Зазвонил телефон.

— Тебя, Всеволод. По-моему, дочка.

Голос Люды звучал приглушенно:

— Наконец-то разыскала! Папа, что случилось и как это понимать?

— Так, как оно есть, — ответил Катенин, злясь оттого, что Люда месяцами не вспоминала о нем, а в беде сразу вспомнила. — Одного сняли, другого назначили. Ничего больше.

— Ох, папка, перестань дуться, когда у меня такое несчастье! — Она еще приглушила голос, он еле разбирал слова. — Костя в неистовстве, ругается — стены дрожат. Пишет жалобы, опять ругается, опять пишет… Я совершенно извелась! Еле уговорила принять ванну — для успокоения. Он сейчас в ванне. Скажи правду, папа, он натворил чего-нибудь? За что его?

Катенин пытался объяснить ей. Люда начала всхлипывать.

— Тебе хорошо! А каково мне! Вот уже четыре часа он орет как бешеный… Верно, что это Мордвинов подсидел его? Что они свалили его, потому что он не хотел плясать под их дудку?

Катенин не выносил, когда Люда плачет, он зримо представлял себе, как она, заплаканная, прикрывает трубку рукой и с испугом прислушивается, не выскочил ли Алымов из ванны. Но, боже мой, какие подлые домыслы она повторяет?!

— Глупости! — прикрикнул он. — Если хочешь знать, нам всем давно невтерпеж! А Мордвинов, говорят, еще пожалел его и предложил ему поехать директором на большую новостройку в Сибирь.

— В Сибирь?!

— Ах да, я совсем забыл, что ты не согласна — в отъезд! — совсем уж раздраженно сказал Катенин.

Люда вдруг охнула, протяжно всхлипнула и торопливо дала отбой, — наверно, Алымов выскочил-таки из ванны.

— Нашел когда сердиться, — сказал Арон. — Раньше надо было, а сейчас девочке и так не сладко.

Саша Мордвинов с трудом втиснулся в троллейбус. Это был на редкость веселый троллейбус, — видимо, все тут ехали за город, предвкушали разные удовольствия и готовились к ним: стиснутые так, что не повернуться, люди вздымали над головами чемоданчики, волейбольные мячи, теннисные ракетки, сумки с позвякивающими бутылками… В такой тесноте неизбежно возникают или перебранки, или веселость; в этом троллейбусе смех перекатывался из конца в конец.

Среди празднично настроенных людей Саша чувствовал себя самым серьезным, но и самым довольным человеком. Он долгое время делал меньше, чем мог, и ему часто мешали делать то, что было необходимо. И вот — простор и свобода! Все в моих руках! Это громадная ответственность. И тяжелейший труд. Этот труд потребует больше таланта и умения, чем у меня есть. Но разве руководители рождаются умелыми? Надо хотеть — учиться и советоваться. У нас есть превосходные люди. Сейчас все зависит от нас самих!..

Только на лестнице он вспомнил — Люба! Я не позвонил ей…

Он ворвался в квартиру, увидел ее радостно обращенное к нему лицо — и вдруг по-мальчишески вытянулся перед нею:

— Признайся абсолютно честно — похож я на ответственного руководителя?

Люба, улыбаясь, оглядела его и качнула головой:

— Нет, не похож.

Она не сразу поверила, что он действительно назначен вместо Алымова. А когда поверила — испугалась.

— Ну вот, теперь ты совсем забудешь меня. Ты уже сегодня забыл позвонить… и пропадал до вечера…

Ему стало стыдно — в ее положении, когда в любой момент может начаться…

— Любушка, я буду звонить каждые два часа, я тебе обещаю! Ты не хлопочи, я сам…

— Сам, сам! У меня все готово, только подогреть.

Она ходила в кухню и обратно, осторожно ступая. За последние дни она отяжелела, исчезла подвижность, которая сохранялась у нее все месяцы беременности. Он очень любил ее сейчас, и очень боялся за нее, и не понимал, почему она, такая трусиха, не боится родов. Она говорит: это естественно, ведь все рожают… Но как она бледна!