Виктор Попов - Закон-тайга

Здесь меня думы совсем одолели и отпустили только тогда, когда неподалеку что-то начало трещать и ломаться. Мне показалось, что треск надвигается на меня, окружает со всех сторон. Я вскочил и не знал, куда метнуться. То, что это заработал вертолет, я понял только в следующий миг. Вот так спросонок и начинает человек паниковать!

Не знаю, как кто, а я, зацепившись за что-то мыслью, не отцеплюсь до тех пор, пока не появится какая-то новая зацепка. При этом в голову мне приходит не что-то серьезное, а так, разная муть. Вот, например, поломался у меня велосипед, а завтра контрольная по математике. Мне бы за алгебру, а я думаю о том, где достать втулку. Самое простое — купить в магазине. Но на купить денег нету. И вот строю планы: хорошо бы с Вовкой махнуться. Я ему — коллекцию спичечных этикеток, он мне — втулку. Знаю, что у Вовки запасной втулки нет, только та, что на колесе, да и этикетки ему не нужны, но все равно планирую. Даже представляю, что будет говорить он, что я. Потом начинаю думать о том, что, когда буду много зарабатывать, обязательно куплю «Москвича» и мы с мамой (одно время было — с мамой и с Валентиной) махнем по Союзу. Заграница мне пока не нужна — дай бог за жизнь хоть свою страну объездить и узнать. Потом я вижу себя… Короче, алгебра у меня финиширует заключительной. Только тогда, когда я о чем, о чем не передумаю, — тогда и прихожу к выводу, что втулку сегодня мне все равно не достать.

Так вот обстоят дела. Мама мне говорит, что расту я ни в дудочку ни в сопелочку, что надо быть серьезным, только серьезные и самостоятельные люди добиваются положения в обществе. А вот я даже и не знаю, что такое серьезный. Наверное, это то, когда человек при любых обстоятельствах умеет подавить в себе мальчишку, который и во взрослых нет-нет, да ворохнется. Что ж, это и я, наверное, смог бы сделать, и тогда я придумал бы, наверное, что-нибудь очень грандиозное. Фотонную ракету, например. А на что она мне? И давить я в себе ничего не хочу: какой есть — такой есть, о чем мне думается — о том и думаю. Даже если и дело мое — сторона.

Поэтому я думаю об Эльке. Улетел вертолет. Шеф снова засел за свои записи. Матвей устроился в кустах под пологом, Элька, которая дуется на Матвея, ушла вверх по острову. А я, подтянув колени к подбородку, сижу на берегу и развиваю свое открытие. Мне кажется, что я обязательно влюблюсь в Эльку, и удивляюсь, почему давно не влюбился. Я закрываю глаза и вижу ее в голубовато-зеленом перехваченном пояском платьице, вижу рассыпающиеся по плечам льняные волосы, и мне кажется, что я не встречал женщин привлекательнее. Может, происходит это по двум причинам: во-первых, мне не с кем ее здесь сравнить, а во-вторых, какое у меня вообще представление о женщинах? Но мне не до анализа. Я уже почти убежден, что все Элькино — самое лучшее. И серые глаза, и прямой небольшой нос, и ямочки на щеках, и чуть пухловатые (чувственные, наверное?) губы, и маленькие груди, на которых под купальником ясно обрисовываются твердые пуговички. Все это вместе взятое, скорее всего, и есть то самое, что называется совершенством. Разве можно быть равнодушным к такой женщине!

С восторгом прозревшего я понимаю Матвея и Вениамина Петровича и огорчаюсь. Огорчаюсь и тут же с присущей мне непоследовательностью начинаю думать об Эльке плохо. Для чего она поехала в экспедицию? Не для того ли, чтобы обратать Вениамина Петровича? Что ж, партия завидная. Разведен, зарплата — дай бог каждому. Поэтому она и предана шефу, поэтому и старается. А я ей зачем? Со мной можно не стесняться: «Аркашик, дровец… Аркаша, по воду…» И тут я уличаю себя в необъективности. Что там ни говори, как ни таись, а каждому видно, что больше она все-таки с Матвеем. И нельзя, не имею права я думать об Эльке гадко. Ведь все это я горожу на нее только потому, что знаю: мне с ней не светит. Понимаю, что не для меня она. И потому, что понимаю, не имею права думать гадко. Это одни мерзавцы способны обливать грязью божество лишь потому, что оно не спускается к ним с небес.

Мысли уводят меня к первой встрече с Элькой. Состоялась она в день нашего отъезда с базы. Мы… Собственно говоря, о «мы» я говорю все время, но только сейчас — опять-таки сказывается моя непоследовательность — вразумился: ведь никому же не известно, кто такие «мы».

Вениамин Петрович Стрельников. Старший научный сотрудник, кандидат биологических наук. В экспедициях бывал несчетное количество раз. В основном на Дальнем Востоке. Руководителем — вторично. Лет ему — сколько точно, не знаю, но примерно года два на четвертый десяток есть. С женой он разошелся, вернее не разошелся, а она спуталась с каким-то то ли волейболистом, то ли баскетболистом и от Вениамина Петровича — «соловьем залетным».

Матвей Боханов. Младший научный сотрудник, заочно учится в аспирантуре. По-моему, подает большие надежды. Правда, ни от кого я об этом не слышал, но собственная интуиция подсказывает мне, что это именно так. С экспедициями ходил несколько раз. Причем с одной — самодеятельной: помогал томичам разыскивать Тунгусский метеорит. Когда он как-то упомянул об этом, шеф недоуменно пожал плечами: «Какая для вас от этой экспедиции непосредственная польза? Для вашей работы то есть?». «Я, шеф, смотрю на мир шире», — ответил ему Матвей, и между ними, как обычно, начала шмыгать черная кошка. Если не забуду, я отыщу этот их спор, он у меня где-то записан. Матвею двадцать восемь лет. Он не женат.

Я. Лаборант. В свое время мне здорово повезло. Маман меня поднатаскала, и я выгадал целый год: в школе меня посадили сразу во второй класс. Потому в шестнадцать годов я получил полное среднее, а в девятнадцать — учусь заочно на третьем курсе Алтайского сельхозинститута. Почему заочно? По причине тех же самых финансов. Я знаю маман, которые из кожи вон лезут, чтобы детишки их обязательно образовывались очно. Берут сверхурочные, не брезгают подставками. Моя тоже было устроила мне водяную феерию и заявила, что подрядилась на полставки куда-то там такое, к тому же собирается обучиться на пишущей машинке. Машинистки берут левака по гривеннику, а то и по пятиалтынному за страницу. Так что у нас будут: ее зарплата, доходы с халтуры плюс моя стипендия. Но я ей твердо заявил, что не хочу, чтобы моя маман надрывалась. Она у меня единственная, и мне еще надо отработать тот должок, который она мне ссудила за шестнадцать моих лет. Отрабатывать я его хочу не для инвалида, а для жизнерадостного человека, который еще сможет насладиться сущим. А насчет неполноценности заочного образования — типичнейшая брехня. Образование не дают, образование получают. Мне маленькие получения не по сердцу, они вроде подачек нищему. Образовываться я намерен не для «корочек», а для своего будущего. Его же я прозреваю весьма перспективным.