Виктор Попов - Закон-тайга

Экспедиция эта для меня вторая. В прошлом году мы лазили по Западному Саяну с той же примерно целью, с какой нынче лазим по Алтаю.

Элька. Эльвира Федоровна Гринина. Она — с третьего курса Томского университета. В экспедицию, по-моему, пошла, чтобы подработать. Желание, на мой взгляд, вполне объяснимое. Все женщины — тряпичницы, а еще испокон веку известно, что если «на брюхе шелк, то в брюхе — щелк». Это ведь только сверхобеопеченные родители могут полностью удовлетворять постоянно возрастающие материальные потребности своих отпрысков. Об Эльке я ничего, по сути, не знаю, потому что биографических разговоров у нас не заходило, но догадываюсь, что она не из шибко знатного рода. Уж больно сноровиста в работе и никакого черного труда не чурается.

Так вот.

В день нашего отъезда с базы мы стояли около машины и поджаривались на жарком огне. Особенно доставалось мне. Вениамин Петрович и Матвей были в легких рубашках-безрукавках навыпуск, тапочках и спортивных брюках из трикотажа х-б. Я же топтался в лыжных ботинках, штормовке и штанах из какой-то толстой материи. Бывалые полевики должны блюсти честь мундира. Отъезд был назначен на одиннадцать ноль-ноль, а четвертого участника экспедиции в одиннадцать пятнадцать еще не было. Шеф нервничал, поглядывал на часы, постукивал по стеклу пальцами и сердито сжимал губы. Матвей, сидя на подножке, о чем-то беседовал с шофером и время от времени позёвывал. Вчера мы с ним напровожались (собственно, в основном он, ибо я уже говорил, что водка меня не поманывает). Я топтался в тени грузовика и, ловя на себе любопытные взгляды прохожих, готов был простить кому угодно часовое опоздание.

Но, увы, часа не вышло. Примерно минуты двадцать две двенадцатого мы услышали за углом громкий топот, а вместе с топотом появилось существо в штормовке, брюках и лыжных ботинках. Еще не добежав до автомобиля, существо прерывающимся голосом завопило:

— Ой, мальчики, вы не уехали… А я думала… опоздала. Дайте отдышаться… Не могу… я так бежала… так бежала…

— И, между прочим, все-таки опоздали.

— Правда? — Существо развело руками волосы и посмотрело на Вениамина Петровича огромными серыми глазами. — Это случайно. Честное слово, мальчики, случайно.

— Мы не мальчики, а…

— Мы — взрослые, — перебил шефа Матвей, — мы совсем взрослые. У нас один мальчик и тот Аркаша. Шагай сюда, шагай маленький, чего ты в одиночестве томишься?

— Иди к черту, — солидно отозвался я и, оглянувшись на шефа, сказал: — Вениамин Петрович, командуйте «по машинам».

Но шеф вместо этого стал распоряжаться.

— Гринина и я едем в кабине, Боханов и Шеповалов — в кузове. Гринина, залезайте, хотя нет, вы — с края…

— Ой нет, что вы, я в кузове, я с мальчиками.

— Вольному воля. Я полагал, в кабине вам будет удобнее.

— Да я там спекусь.

— Коллектор в печеном виде. Это не для шефа. Он поклонник маринадов. — Матвей усмехнулся и, одним махом оказавшись в кузове, протянул руку: — Товарищ Гринина, прошу.

И тут возникла короткая мизансцена, которой я в то время никакого значения не придал.

Элька кокетливо повела глазами и невинно спросила:

— Отныне я — объект заботы?

— Будем надеяться — не раздора… Давай руку, объект, — Матвей уперся другой рукой в борт, и через миг Элька стояла рядом с ним.

— Однако… Так и без руки остаться можно. — Элька качнулась, сохраняя равновесие, и на какое-то мгновение прижалась грудью к Матвееву плечу.

Сейчас, через много лет, достаточно уже опытный человек, я знаю меру таким прикосновениям и их цену. Теперь, думается, я безошибочно могу определить, преднамеренно подобное движение или случайно. Матвей, видимо, тогда знал то, что я знаю сейчас. Он странно взглянул на Эльку, а когда та потянула свою руку из его, немножко придержал. Я стоял близко, все это заметил, и все мне показалось случайным. Да и не было мне до того никакой надобности. Меня гораздо больше волновал процесс отъезда. Он меня всегда волнует и, уверен, будет волновать при отправке в десятую, пятнадцатую, сотую экспедицию.

В поездке, как бы она ни была близка, я всегда нахожу что-то новое, неожиданное. Причем это неожиданное приходит ко мне с самого первого момента. На поезде, внимая нарастающему речитативу буферов, я до боли в глазах впиваюсь в какую-то незыблемую точку на перроне и жду, жду начала движения. Раньше загадывал суеверно: если уловлю, значит все кончится благополучно. Но никогда не улавливал, и все-таки все кончалось благополучно. Тогда я перестал загадывать, но по привычке смотрю и смотрю на незыблемую точку. Когда летаю на самолетах, для меня очень важно поймать миг отрыва от земли. Едва только я перестаю ощущать подрагивание фюзеляжа на стыках бетонных плит или неровный ход колес на земляных аэродромах, мною овладевает истомное состояние легкости и само-отсутствия. Будто отныне я принадлежу не себе, а иному миру, влекущему, непознаваемому и немного жутковатому. В такие моменты мне хочется петь, разговаривать с самим собой. Происходит это, наверное, потому, что человек никогда не сможет привыкнуть к движению, даже если движение — его профессия. Убежден: когда пилот говорит, что не в состоянии жить без неба, не может не летать, им руководит чувство перемещения, ибо в стремительном перемещении есть большая степень риска. А риск — страсть мужественных.

То ли шофер был раздражен задержкой, то ли он был плохим шофером, но на этот раз начало движения передалось нам непосредственно. Взвыл мотор, скрежетнули шестерни передач, мы дернулись назад и дружно повалились на экспедиционный скарб.

— Вот скотина! — Матвей отреагировал первым.

Элька широко открыла глаза, заботливо спросила:

— Вы не зашиблись, мальчики?

— А ты?

— Вроде нет.

— Я, например, тоже. Ты, Аркадий?

— Так, чуточку.

На самом деле мне под бок попало что-то твердое, но с какой стати портить отъездное настроение? К тому же я не люблю, когда вокруг моей личности развертываются охи и ахи.

— Норма. Товарищ Гринина, переведете себя на русский.

— Не понимаю, — девушка сморщила лоб и шевельнула губами, будто про себя повторяя вопрос. — Что на русский перевести?

— Сложная задача. — Матвей, вторя девушке, тоже сморщил лоб и очень серьезно сказал: — Сей гражданин, — кивок в мою сторону, — переводится как Аркадий…

— A-а. Это-то я уже знаю. Он — Аркадий Геннадьевич, вы — Матвей Васильевич. Мне Вениамин Петрович сказал. А я — Эльвира. Гринина Эльвира.

— Понятно. Так и определим: Эльвира, Матвей и Аркадий. Всех устраивает?

Мы с Эльвирой одновременно кивнули.

— На правах старшего предлагаю закрепить союз и одновременно отметить отъезд.

— Имеется в виду выпить? — солидно спросил я.