Надежда Чертова - Большая земля

— Гляди-ка! — Павел Васильевич подтолкнул Николая.

На лунной поляне перед кузницей, упав всем телом на тяжелый, вросший в землю гладкий обломок жернова, как раздавленный, корячился кузнец и на четвереньках, с огромным усилием, волочил страшную ношу. Николай догадался, что кузнец хочет завалить дверь. С горечью подумал: «За инструмент свой горло перегрызет».

Тем временем всадники въехали в кустарник и сразу будто растаяли в ночи. На усадьбе и по всей степи разлилась мертвенная тишина, от которой звенело в ушах. Но вот всадники вынырнули у моста. Николай вскинул винтовку и скомандовал:

— Пли!

Два выстрела грохнули над ухом. Он дослал свой выстрел. Белая лошадь шарахнулась в кустарник. Всадники кинулись за ней. Несколько пуль, посланных оттуда, подняли пыль на дороге.

«Разобьют нас, разграбят», — злобно думал Николай. Локтем он задел чье-то плечо, оглянулся и коротко крикнул:

— Матушка!

Авдотья стояла, скрестив руки на худой груди. Легким движением головы она поправила платок и тихо сказала:

— Мы с Дуней тут. — И добавила, кивнув на девушку, стоявшую у нее за плечом: — Атаманная девка!

— Уходят! Уходят! — тонко закричал Дилиган.

Бандиты показались из-за кустов. Впереди, тесно сомкнувшись, ехали трое — белая лошадь шла посредине. Быть может, всадники поддерживали раненого.

— Похоже, начальника сбили, — задумчиво заметил Павел Васильевич. — Николя, стрельни в них!

— Нельзя. Патронов у нас мало.

Опираясь на винтовку, как на костыль, он с трудом поднялся на крыльцо. Авдотья шла за ним. В кухне подала сыну ковш воды, и он выпил его до дна.

Вошел Павел Васильевич, тяжело прислонился к печи. В сероватом предутреннем свете Гончаров показался Николаю постаревшим.

— Отбились, — хрипло произнес Павел Васильевич.

Николай ничего не сказал. Гончаров почему-то шагнул к ларю. Навстречу ему поднялась из-за ларя Наталья. Она вышла на середину кухни и остановилась, потупив голову. Пальцы ее судорожно теребили кофту. Из-под опущенных ресниц она видела, как выпрямился и вспыхнул Николай. Авдотья повернулась к ней, и Наталья повалилась как подкошенная.

— Прости, Николай Силантьич! Прости, матушка Авдотья Егоровна! Боюсь домой воротиться!

Авдотья мягко подняла ее с пола.

— Не в чем прощать. А земно у нас никому не кланяются. Почет всем равен.

— Матушка! Ваня! Павел Васильич!.. — отрывисто сказал Николай. — Это она упредила про бандитов… Наталья.

— А прощенья просишь? В чем это? — проговорила Авдотья и, обняв Наталью за плечи, ласково добавила: — Живи с нами. Мы тебе роднее той родни. И сладко и горько — все пополам…

Кухня стала наполняться людьми, встревоженными и усталыми. Мариша Бахарева опустилась на лавку и тотчас же принялась лихорадочно укутывать своего Кузьку. Три девчонки молчаливо жались к ее коленям. Дарья Гончарова, в забытьи сильно нажимая ладонью, гладила светлую головку старшего мальчишки, а тот глядел на Маришу большими немигающими глазами. Дилиган дремал, истомленно сгорбившись у печи.

Наталье никто не удивился — так все были обессилены тревожной ночью. Только Ксюшка, дочь Климентия, с усмешкой покосилась на нее. Наталья не смела поднять глаза на Николая. Но она чувствовала: он здесь, ее Николя, молодой, давнишний, единственный. В окне алели заревые облака, утро наступало тихое, теплое. Наталью переполняли неясные мысли, легкая печаль и удивление перед тем, что вот она стоит среди людей, в непонятную и смятенную жизнь которых будет вплетена теперь ее одинокая судьба.

Напуганные коммунары поставили у моста дозорного и легли спать все вместе во дворе большого дома. Наталью приняла к себе на телегу Авдотья.

Ночь выдалась темная. Наталья лежала и вглядывалась в грузные пятна телег, разбросанные по всему двору. Под открытым небом голоса людей звучали слабо и жалостно.

Наталья уже начала порывисто глотать слезы, когда Авдотья негромко ее спросила:

— Не попортили тебя казачишки?

— Отошла, — с трудом ответила Наталья. — Поначалу спина все ныла.

Авдотья слабо шевельнулась, вздохнула:

— Ох, плохо в молодой жизни вдовой остаться!

Наталья промолчала. «С умом сказала или так? — думала она, глядя в темноту. — Нет, попусту она никогда не болтала…»

Наталья не помнила, как сон одолел ее. Проснулась она только утром, от громкого голоса Николая. Авдотьи уже не было. Наталья вскочила, кое-как подобрала волосы, вытерла концом платка глаза и одернула помятые юбки.

Николай выдавал женщинам мотыги. Наталья встала позади всех, надвинула платок пониже и исподлобья принялась его разглядывать. Он весь как-то потемнел, осунулся, даже волосы у него были не так светлы, как в молодости. Только глаза под золотистыми бровями все так же горячо синели. А широкие плечи были теперь неровны, и Наталья поняла, что она все забывала о его хромоте.

Подошла ее очередь. Она несмело приняла мотыгу.

— Старайся, — коротко сказал Николай.

— Не привыкать, — неразборчиво ответила она и вдруг увидела его сухой рот, обведенный желтой щетиной бородки.

— На себя будешь работать, — с суровой отчетливостью произнес Николай. — Принимаем тебя, как беднячку и жену погибшего красного гвардейца.

Наталья отошла, не чуя под собой земли. «Помнит, выместит!..» — с горечью говорила она себе, догоняя баб.

На огороде поспешно, не поднимая головы, принялась полоть и окапывать картофель. В ряду с ней шли Ксюшка и кузнечиха. Ксюшка лениво тыкала мотыгой, кузнечиха беспрестанно отдувалась и круглой ладошкой собирала пот со лба.

— Что же за кладью своей не идешь в Орловку-то? — спросила Ксюшка и, опершись на мотыгу, с любопытством уставилась на Наталью.

— Боюсь, — просто ответила Наталья. — Да там у меня один наряд остался.

— Добра-то сколько! — фыркнула Ксюшка.

— Не беда, я свою долю отработаю, — торопливо сказала Наталья.

— Тут хоть расстарайся, пайку одинаковую получишь, — лениво возразила кузнечиха. — Мой вон цельную кузню привез, а ту же пайку дают.

Наталья вспыхнула: она не внесла в хозяйство коммуны ни полушки и ждала и боялась попреков.

С недоверием и робостью присматривалась она к людям. Были они сумрачны, даже злы, на их лицах лежала давнишняя усталость и тайная тревога. Наталье, пришедшей с богатого двора, на каждом шагу видна была бедная неслаженность их хозяйства.

Больше всего боялась она ссор. И вся сжималась, желая только одного: чтоб ее не заметили под горячую руку.

…Перед ужином Ксюшка подошла к накрытому столу, отломила кусок хлеба и бросила собаке. Собака поднялась на задние лапы и поймала хлеб, смачно щелкнув зубами. Дети засмеялись. Дарья цыкнула на них и выговорила Ксюшке: