Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля

Когда-то семья Ивана Андреевича была большой. Но старшие сыновья не вернулись с войны, дочери повыходили замуж. Теперь с родителями живет один младшенький Санька.

Любит Иван Андреевич немножко прихвастнуть, похвалиться. Это уж, пожалуй, в роду у всех Хабусов. Но ведь и то сказать: есть чем хвалиться! Все свое богатство Иван Андреевич нажил своим трудом. Сколько ему пришлось выкорчевать леса, чтобы заиметь побольше земли. Выворачивал пни в три, а то и четыре обхвата. До старости не знал, что такое спать на перине. Бросал одежонку, в которой работал, на пол — вот и вся постель. Вставал до солнца и ложился взатемь. Начались колхозы, и в колхозе работал Иван Андреевич старательно, не ленился. И только в последнее время редко стал ходить на работу. Но и то не по старости, не по лености, а по той причине, что уж больно низка оплата трудодня. Кому охота работать за здорово живешь? Сына поставили бригадиром — что ж, он пусть поработает, а ему, старику, пора и на покой.

Вот только непонятное что-то происходит с сыном. Раньше частенько приходил домой с гулянья перед рассветом, а как поставили бригадиром — получит наряд в правлении и домой. Ну, разве что зайдет в библиотеку, книжку возьмет:

— Испортился ты, Санька, — посетовала как-то мать. — Даже на улахи перестал ходить. Все с книжкой сидишь. Исхудал — глядеть больно. Чем читать, томиться над всякими сказками-побасками, шел бы лучше на гулянье.

— Это не сказки, — ответил Санька, — а учебник по агротехнике.

— Не все ли одно?

— Ты спи, а утром не забудь разбудить.

— Даже от трепки просыпаться перестал.

— Нынче недолго просижу…

А на днях вроде опять за старое взялся, про книги забыл. Как-то под вечер заявился домой и прямо с порога:

— Мама, нет ли у тебя чего-нибудь там?

Мать, конечно, знает, что это за «чего-нибудь», достала ему из подполья медовуху.

— Больше этого добра варить не стану. Хватит!

Отец, мудрый человек, начал догадываться, что всего скорей не ладно у Саньки с какой-нибудь зазнобой. Раньше девчонки ему легко давались — первый парень на селе: и красив, и умен, и все при нем. А вот теперь, видно, нашла коса на камень. И как-то, рассердившись, сказал сыну:

— Женю! Свяжу окаянного и женю! А то ты так и с кругу сойдешь. Чего тебе, оказия, не хватает? Может, дома нет? Или денег мало?.. Женю!

Санька сидел за столом, и как сидел, уронив голову в ладони, так и остался, будто и не слышал, что сказал отец.

Жнет небесный серп реденьки тучки, сеет жиденький свет на поля и села. Гудит и стонет ветер, пригибая к самой земле уже вытаявший из-под снега бурьян на склоне Пустого лба. Несет с собой ветер пьянящие, тревожные запахи тающего снега и мокрой земли.

Глаз не сводит Санька с околицы. Прислонился к березе и глядит, глядит туда, откуда должна показаться Анна. Каждый человек, выходящий из села, ему кажется Анной, однако пока еще никого из тех, кого он принимал за Анну, дорога не привела к Березам любви.

Всматривается Санька в сельскую околицу, всматривается до боли в глазах, но никто не идет, никого не видно. Да что глаза — у Саньки сердце болит. Если бы год назад ему кто-нибудь сказал, что сердце может болеть не потому, что оно нездорово, а всего лишь по той причине, что к тебе не пришла в назначенный час девушка — если бы Санька услышал такое, он бы рассмеялся. Чтобы у здорового человека болело сердце — что за чепуха! А вот, оказывается, не чепуха. Болит. Да еще как!

— Не придет, — вслух думает Санька.

— Не придет, — вторя ему, шуршат ветвями березы.

Да, теперь уже определенно не придет! Но сказав себе эти слова, Санька вместо того, чтобы уходить, продолжает все так же стоять, прислонившись к березе, и всматриваться в сумеречную мглу. Что его удерживает, что не отпускает с этой горы? Уж и ноги начинают зябнуть, и за спину пробрался холод. Пора идти домой. Не пришла!

Но вот опять скрипят ворота на околице, от них отделяется человек и идет прямо к березам, прямо к тому месту, где стоит Санька. Идет быстро, торопится. Это, конечно, Анна, и сердце у Саньки так радуется, что готово выпрыгнуть из груди. Но только… только, если это Анна, то почему она прихрамывает? Разве она хромая? Значит, это не она. Интересно, кто есть з Сявалкасах хромой…

И уж когда прихрамывающая девушка подходит к Саньке совсем близко, он наконец-то узнает Анну. Сколько слов он приготовил сказать ей, но где те слова? Он только и выдохнул:

— Анна, ты?

Девушка остановилась. Неужто, взойдя на такую гору, она теперь не может осилить несколько шагов?! Или не узнает его, Саньку?

— Это… я…

Какой милый голос, оказывается, может вдруг откуда-то появляться у этой строгой девушки!

Вот она уже и совсем рядом. Ветер наносит запах духов, перемешанный с запахом йодоформа, но Саньке кажется, что это самый прекрасный запах из всех, какие он знает.

— Не сердись, Анна. Не сердись.

— Глупый ты, Санька…

И опять: ну, чего такого сказала Анна? Только и всего, что обозвала глупым. Но для Саньки это прозвучало, как музыка.

Санька обнимает Анну и своими обветренными губами ищет ее мягкие, теплые губы. Может, в эту секунду девушка вспоминает, как на Новый год где-то недалеко отсюда Санька тоже поцеловал ее и это ей тогда почему-то не понравилось. И, как знать, может, теперь ей кажется даже непонятным: как это могло не понравиться то, от чего сладко замирает сердце. И разве хорошо, разве можно отталкивать парня, который тянется к тебе с сияющими глазами?! И Анна сама все крепче и крепче прижимается к Саньке.

Луна вынырнула из-за редких облаков и осветила березы, под которыми стояли Санька с Анной, словно хотела, чтобы они получше разглядели друг друга и увидели, какие у них сейчас счастливые глаза.

Весенний ветер все так же упорно раскачивал ветви могучих берез. Берез любви…

С тех пор, как Лена переехала в колхоз, прошло лето, прошла осень, а за ней и зима. И научилась она за это время не хуже колхозных девчат доить коров, убирать навоз, научилась на глазок, с точностью чуть ли не до граммов, задавать коровам посыпку, силос и сено. И вся эта наука, наверное, досталась бы во много раз трудней, если бы не Анна. Потому так она и дружна с ней. Особенно трудно было на первых порах. Ну-ка, без привычки, поворочай трехпудовые бидоны, поставь их на сани или телегу, ну-ка, принеси, да не раз на дню, двадцать пудовых навильников того же силоса! И это сейчас мускулы Лены налились, окрепли, а ведь до того, как она впервые пришла на двор, ее руки и знать не знали физической работы.

А еще Лена привыкла, прикипела сердцем к здешним ребятишкам-школьникам. После утренней дойки выпал свободный час — она уже бежит в школу. Там ее уже ждут. Разные, очень разные, эти ребятишки. И интересно искать в каждом свое, угадывать его хотя бы недальнее будущее. Интересно подбирать к каждому тот самый заветный ключик, которым открываются ребячьи сердца.