Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля

— Хвалиться, может, еще и рано, но не то, что прежде: силенки прибавилось…

Лес оборвался, дорога пошла заснеженными полями. Жеребчик потрухивал легкой рысцой, отбрасывая в передок комья снега; пели свою монотонную песню полозья, а еще и сидел рядом старинный друг. И от всего этого на сердце Павла становилось светло и радостно. Временами возникала в памяти Галя, и опять начинало щемить в груди; но за разговором другие мысли и другие картины постепенно заслоняли ее образ, и к Павлу снова возвращалось тихое радостное умиротворение.

— Вставать на ноги колхоз начал с приходом Трофима Матвеевича, — продолжал Володя.

— Трофима Матвеевича? — переспросил Павел.

— Да, только ты его вряд ли знаешь… Немного крутоват, и мужики его за это недолюбливают. Многие по зимам уходят шабашничать на сторону или в райцентр — сам видел, как он расстроился. А женщины говорят, что Сявалкасы еще не видели такого председателя. Рабочего человека ценит, а уж если что обещает — обязательно сделает… Ну, а уж если в районе на каком совещании выступит — со смеху уморит, хотя и не просто байки рассказывает, а начальство критикует. Этим он и меж других председателей авторитет высоко держит. Правда, в народе говорят, что жену свою Марью слушается и бригадиров по ее усмотрению подбирает… Да, Марью-то ты уж точно знаешь: наша, сявалкасинская.

— Она же в райцентре жила.

— Переехала. Отец с матерью у нее в один год померли, дом-то пустовал, вот они и переехали.

— А комиссаром, партийным секретарем кто? — поинтересовался Павел.

— Виссар. Трофим его из леспромхоза перетянул и на легковушку посадил.

— Во-он что, — протянул Павел. — Тогда, значит, того Трофима я нынче видел… Только чего же ты не с ними вместе приехал?

— Люблю быть подальше от начальства, — захохотал Володя.

— Солдатское правило!

— Здоровее будешь и дольше проживешь.

Да, старый друг мало изменился: все такой же весельчак и балагур. Его еще в школе звали комиком за умение копировать учителей. У него и лицо с небольшим вздернутым носиком такое, что поглядишь и невольно улыбнешься. И когда рассказывает что-то — неважно, смешное или не смешное, — все равно все смеются.

— Если председатель, говоришь, любит шутку, значит, к тебе должен благоволить.

— Э, нет. Шутки шутками, а что сделаешь не по нему — держись.

— А если и не надо, чтобы обязательно «по нему»? Если он не прав?

— А когда начальство бывает неправым? — вопросом на вопрос ответил Володя. — Сказал же один поэт: города сдают солдаты, генералы их берут.

— Выходит, не очень-то ладишь с Трофимом Матвеевичем?

— Всяко бывает, — неопределенно махнул рукой Володя и перевел разговор на другое. — Салука [5] Салука́ — так называют начало присурских лесов в Чувашии. начинается.

По обеим сторонам дороги пошел смешанный лес: березы в белых онучах, черные липы, серо-зеленые осины. А вот показалась и дубрава. Эти дубы, как рассказывала мать, были посажены в год рождения Павла. И будь на их месте березы — они бы уже годились на амбарный сруб. Дубы растут медленно, эти деревца годятся разве что на гнет, которым воз сена можно притянуть.

Павел жадно глядел на знакомый с детства лес и как бы заново узнавал каждое дерево. Вон развесистая липа, в дупле которой гнездились осы. Как-то они с Володей подразнили их прутом, а потом что есть мочи убегали прочь. И все равно Павла две или три осы ужалили, и он несколько дней ходил с опухшей физиономией. А здесь, за дубняком, в мелколесье, по веснам, как только стаивал снег, они приходили за первой зеленью, из которой потом варились вкусные душистые щи. А вон по той насыпи идут сплошные заросли малины. Когда-то здесь проходила узкоколейка: по ней возили фосфоритную руду, которую добывали недалеко от Сявалкасов на Ирарской горе. Добыча оказалась невыгодной, работы прекратили, узкоколейку разобрали. А на земляной насыпи, будто кем-то посаженная и заботливо ухоженная, буйно разрослась малина. И Павел с Володей не раз набирали ее целыми ведрами и наедались, что называется, от пуза.

Володя заговорил про нынешнее собрание, к слову опять упомянул секретаря райкома комсомола Завьялова.

— Как-то плохо мы с ним друг друга понимаем. Вроде сам же меня и поднял — я тебе писал, что за кукурузу ЦК комсомола меня золотыми часами наградил, — а придирается ко всякой мелочи. И если бы Лена не выручала — для выговоров небось учетной карточки бы не хватило…

«Какая Лена?» — Павел попытался перебрать по памяти сявалкасинских Лен, и уже хотел спросить у Володи, которая именно из них его выручает, но, обернувшись к другу, тут же забыл про свой вопрос — его взгляду предстали Сявалкасы. Родные Сявалкасы!

— Поедем прямо к нам, — сказал Володя. — Да вообще до тепла можешь жить у нас. Потеплеет — видно будет. А мы только с матерью, Колька, брат, со своей семьей в лесу, на кордоне, живет.

Павел промолчал. Он слушал и не слушал друга. Перед ним было родное село, родные Сявалкасы!..

— А вот здесь, у печки, тесом отгорожу чуланчик — ты меня слышишь, Аннушка? — и будет готово рабочее место для будущей жены, — вбив в стену длинный гвоздь, Павел спрыгнул с табуретки. — Осталось только найти невесту. Говорят, человек за свою жизнь ошибается трижды: первый раз — при рождении, второй — когда женится и третий, когда умирает…

— Ну, тебе вторая ошибка не грозит. Если ты для будущей жены в первую очередь кочергу с ухватами хочешь приготовить — кто же за тебя пойдет?!

Анна говорила вроде бы всерьез, а в глазах — этакие веселые чертики. Рукава платья в горошек засучены по локти, толстая коса короной лежит на темени, и от того вид у девушки простой, будничный и вместе с тем какой-то не совсем обычный, нарядный. А может, придает Анне праздничный вид ее жизнерадостность, вот эта задорная улыбка на свежем, юном лице. Павел глядит на девушку и глаз отвести не может: какая красавица выросла! А ведь он ее помнил совсем еще зеленым подростком.

Перехватив взгляд Павла, Анна, не переставая улыбаться, погрозила пальцем:

— Ты не очень-то на меня заглядывайся, все равно за тебя не пойду. Да и с тобой мы не только соседи, а еще и родня.

— Ну, какая еще там родня, — принимая ее шутливый тон, сказал Павел, — седьмая вода на киселе. Вот разве что стар я для тебя — это да. Небось молодые за тобой табуном бегают.

— Ну, ладно зубы заговаривать, работать надо. Давай рабочее место для будущей жены приведу в порядок. Только что это печка у вас сложена так, что челом на улицу смотрит. Неудобно же, того и гляди, кочергой окошко разобьешь.

— А это прежде чуваши боялись, что соседи или гости увидят, что они варят. Стало быть, стеснялись своей бедности. Богатые ставили русскую печь у двери.