Николай Чаусов - Сибиряки

— Вы… это… простите меня, Ольга Владимировна…

В наспех разбитой в лесу операционной палате Ольга едва стащила с распухшей ноги сапог, надев мягкую больничную туфлю, и, прихрамывая и приседая, стала готовиться к операциям. Вечерней бомбардировкой было полностью выведено из строя несколько машин и фургонов, вдребезги разбиты важные и ценные приборы, в том числе совсем новенькое зубоврачебное кресло, а главное, пострадали при спешной эвакуации раненые. Трое из них получили свежие раны, один убит. Получили ранения и несколько человек медперсонала и автоматчиков.

Только к утру Ольга наконец оставила операционную и, дойдя с помощью Нюськи до отведенной им маленькой палатки в лесу, с наслаждением растянулась на койке. Теперь она думала об этом седом, строгом, но вовсе уж не таком бессердечном, бесчувственном человеке…

Громкий бесцеремонный крик разбудил Червинскую. Нюськи уже не было. В единственное окошечко врывался яркий солнечный луч.

— Спите, Червинская? Можно к вам?

Ольга поправила наброшенную на себя шинель, ответила не сразу:

— Да, войдите.

В палатку, пригнув голову, шагнул подполковник. Он был, как всегда, свежевыбрит, подтянут, бодр. Густые волнистые волосы серебряной копной небрежно закинуты назад.

— Разбудил?

— Разбудили, — прячась за холодность, ответила Ольга.

Начальник госпиталя окинул неторопливым взглядом палатку, поднял с земли стоявший в углу табурет.

— Ну как нога, Ольга Владимировна? — Подполковник постоял, придвинул к себе табурет, но не уселся, остался стоять перед Ольгой.

— Спасибо, прошла. — Ольга, не сводя глаз с явно взволнованного лица подполковника, замерла в ожидании чего-то необычного, важного для нее. Что он пришел сказать ей? Неужели наконец то, чего столько времени втайне ждала она от этого властного, грубого, часто не считавшегося с ней человека, все более заслонявшего ей некогда дорогой образ? И не было сил уже отрешиться от этой мысли…

— Ну и славно… Ну и хорошо… — сел он наконец.

Разговор не клеился. Подполковник потеребил, завел назад пальцами шевелюру, застучал по коленке.

— Кирилл ранен…

— Кирилл?

— Командующий, — мрачно поправился подполковник.

— Вы и командующим клички присваиваете?

— Кирилл — мой друг. Мы с ним в Испании еще воевали. А клички… вы ведь тоже меня по имени еще не называли, Ольга Владимировна. — Он открыто, с ревнивым вызовом посмотрел на нее. И потупился, уставился в пол.

— Простите, Константин Петрович, — тихо сказала Ольга, оробевшая в каком-то томительном, теплом предчувствии.

Офицер вздрогнул, поднял глаза.

— Так вот, отвоевался Кирилл… Пока отвоевался. Через два часа в Москву улетает. Я от него сейчас…

Ольга молча ждала, не зная, как лучше выразить участие человеку. Не находила слов или очерствела…

— Просил вам передать… Может, с ним полетите? Сопровождающим?

Ольга вся сжалась. Все напряглось в ней. Не отрывая ищущих, полных душевной боли глаз от сникшего вдруг подполковника, старалась прочесть ответ своим мучительным чувствам: «А ты, загадочный, черствый, обезоруживший меня человек — ты-то что скажешь? Хочешь отделаться от меня? Или, жертвуя мной, угодить другу? Разве ты не знаешь, не хочешь понять, что значит для тебя эта генеральская прихоть?..»

— Так уж некому больше сопроводить вашего друга? — с нескрываемой желчью бросила ему Ольга.

— Не в том штука… — Подполковник снова тряхнул головой, но так и не решился сказать что-то главное.

Ольга ждала. Отчаяться, бросить все, вырваться из этого ада туда, где ее уже не достать, или, наоборот, пожертвовать всем: мирной институтской жизнью, диссертацией, собственной свободой — ради вот этого каменного болвана, даже сейчас не видящего ее прямого вопроса…

— Уж не фронтовая ли жена понадобилась вашему именитому другу, Константин Петрович?

Подполковник не выдержал взгляда Червинской, выпрямился.

— Черт меня с этой миссией… А человеку не закажешь. Да и Кирилл — однолюб…

Кривая усмешка застыла на лице Ольги.

— Хороша невеста — жениху времени не было, так аттестованного свата послал. А вы… товарищ сват… вы какого обо мне мнения?

Подполковник, покрасневший до седых волос, вперился в Ольгу.

— Я таких, как вы… первую встретил… — И, отвернувшись, глухо спросил: — Едете?

— Подумаю, — разом просветлевшая, обессилевшая после огромной борьбы, выдохнула Червинская.

Видела, как дрогнули, распрямились плечи, встряхнулась седая копна. Подполковник шагнул к выходу, запнулся о табурет, с сердцем отшвырнул его в угол…

— Нюська! Аннушка!

Запыхавшаяся от бега Феня пулей влетела в палатку, упала Нюське в объятия.

— Он! Он, гляди! Роман твой!.. — тыча в конверт пальцем, совала она Нюське выжданную наконец первую весточку. — Рада-то я за тебя как! Рада-то!..

Нюська, боясь отпугнуть от себя видение, теребила в руках серый конверт. Буквы, размашистые, неровные, подпрыгивали, сливались. Да, это его, Ромки, весточка…

— Да читай же ты, дурочка! Чего ждешь-то?

Нюська оторвала каемочку, с трепетом вытянула сложенную вчетверо исписанную бумажку…

«Здорово, Нюська!

Уж не забыла ли меня, подружка моя?..»

Это Нюська-то забыла!

«…Был я, Нюська, в таком деле, откудова не то что письма, а и думки не вышлешь. Одно слово — преисподняя! Забросили нас туда с парашютами и прямехонько к немцу в гости…»

— Мамочки! Это куда же их, Нюсенька?..

«…Ну мы, конечно, не спасовали и, как сама можешь видеть, дело свое сделали и вернулись. Правда, многие наши ребята там остались…»

— Вот это герои! Читай, подруженька, читай дальше…

Но строчки полезли одна на другую, расплылись в синие корявые полосы… Дочитывать пришлось Фене…

Под утро Червинскую разбудили.

— Ольга Владимировна!.. Ольга Владимировна, снимаемся!

Ольга подняла голову, в лунной полутьме еле узнала Нюську. Далекий орудийный гул, рев машин и людские разноголосые крики оглушили ее, все еще не очнувшуюся от сна.

— Скорее, Ольга Владимировна, сейчас палатку разбирать будут… Немцы прорвались где-то… Вас подполковник зовет. — И убежала.

Ольга поднялась с койки. Нащупала приготовленные у изголовья вещи, оделась и, подхватив чемоданчик, оставила палатку.

— Товарищ гвардии капитан, можно?

— Что, Савельич?

— Палатку-то?

— Разбирайте.

Перед Ольгой одна за другой прошумели черные в ночи машины с будками-тентами. За далекой, залитой лунным светом выщербленной горой ухали взрывы, вспыхивали отблески «фонарей», рокотали зенитки. Луна вошла в облака, и густая тень легла на госпитальные и поселковые постройки. Ольга наугад направилась к операционной, инстинктивно шарахаясь от машин, сталкиваясь с людьми и спотыкаясь. Из открытой освещенной изнутри двери палаты вытаскивали последние шкафы, ящики и бутылки. Ольга вошла в палатку, огляделась. В стоящем в углу шкафчике, к счастью не вынесенном еще санитарами, собрала пузырьки и тоже рассовала их по карманам. Понадеялась на спокойную ночь, не спрятала их с вечера в сейфы.