Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

Что за неприятная манера пожимать плечами. И эта гнусная политика невмешательства! Анна кончиками пальцев потерла виски.

Обычно перед пятиминуткой Анна заходила к себе в отделение.

Санитарка Павлина, высокая, здоровенная бабища, с лукавым красным лицом и маленькими бегающими глазами, домывала пол в застекленном с трех сторон вестибюле. Бросив тряпку, она прогудела густым басом:

— Вчера тут такое творилось — хоть святых вон выноси… Смех! Ветошкин из десятой палаты напился. Дал всем чертей. А сестре Марье Николаевне так припечатал — век не забудет. Умора.

Анна с трудом терпела Павлину, постоянно вступавшую в нелепые перепалки с больными.

Жаль, что не так-то просто найти санитарку.

— Что произошло? — спросила Анна, заходя в дежурку.

Мария Николаевна ответила неохотно.

— Ничего особенного. Немного выпил парень. У нас любят из мухи слона делать.

Ветошкин поджидал Анну на самшитовой дорожке, ведущей из санатория. Его молодое, всегда улыбающееся лицо выглядело помятым и виновато-печальным.

— Доктор, уж извините, причина у меня была, — вздохнул Ветошкин.

— Антибиотики и алкоголь — абсолютно несовместимые вещи, — рассердилась Анна.

— Жена уехала, — тихо произнес Ветошкин и, глядя себе под ноги, пояснил: — Ну, в общем бросила. Не верите — прочитайте. — Он полез в карман.

— Не надо, — сказала Анна, — верю я вам.

— Пишет, за детей боится. Заразный я. Пишет, не хочу, чтобы через тебя дети гибли. Я знаю, это мамаша, значит, теща, подначивает. Как к сыну своему уедет — все тихо-мирно. Как приедет, так и начинается ассамблея. Живем в ее собственном доме. Сто раз в день об этом дает понять. — Он махнул рукой. — Анна Георгиевна, у меня такой пацанчик…

— Вот что, Гоша, вы обидели сестру Марию Николаевну. Вы должны перед ней извиниться.

— Да я… и не сомневаюсь.

— Если повторится — выпишу сама.

— Чтобы я еще — ни грамма!

— А письмо все же дайте. Я ей напишу, и никуда она от вас не уйдет.

Анна опоздала на пятиминутку. Мазуревич выразительно показал на часы. «Какое его собачье дело», — с раздражением подумала она.

Когда она заговорила, он, не сгибая шеи, всем корпусом наклонился к старшей сестре Доре Порфирьевне. В знак согласия сестра кивала головой, и локоны, обрамлявшие ее моложавое личико, тоже кивали.

Нет, оказывается, он все великолепно слышал. Голос у него тонкий, составляющий резкий контраст с его мощным телосложением. Напрасно товарищ Буранова беспокоится. Койки сегодня будут. А на машине действительно отвезли инспектора курортного управления. Было бы известно товарищу Бурановой, инспектор тоже больной. Сердечник. Мы обязаны были оказать помощь больному человеку.

— Вениамин Игнатович, койки нужно привезти сегодня же, — произнесла недовольно Спаковская.

— Товарищ Буранова за койки беспокоится, а вот почему ЧП в своем отделении скрывает? — проговорил своим тонким голосом Мазуревич, поворачиваясь к Спаковской.

— И вечно вам ЧП снится, — проговорила Мария Николаевна, стряхивая пепел с папиросы в бумажный кулек.

— Вам, Мария Николаевна, как коммунисту и члену партбюро, следовало бы не замазывать недостатки, а вскрывать их. Почему вы не доложили на пятиминутке, что в ваше дежурство напился больной? Круговая порука? Лично меня не удивляет, что больные врача Бурановой пьянствуют.

— А нельзя ли определеннее изъясняться? — Анна засунула руки в карманы халата и выпрямилась.

— Могу уточнить. Мне стало известно, что врач Буранова участвовала в пьянке с больными двадцать пятой палаты. Могу даже уточнить, когда это было.

«Откуда он знает?» — Анна перехватила ускользающий взгляд Доры Порфирьевны.

Григорий Наумович, ни к кому не обращаясь, громко произнес:

— Насколько мне известно, за месяц до прихода в санаторий Анны Георгиевны выписали за пьянство трех больных.

— Я требую, чтобы меня выслушали, — сказала Анна.

— Мы не можем вместо работы заниматься склоками, — проговорил Мазуревич.

— Это уж слишком! — возмутилась Мария Николаевна.

Журов, рассматривая свои великолепно отточенные ногти, как будто это более всего сейчас его занимало, невозмутимо проговорил:

— Считаю пьянство с больными достаточно серьезным обвинением. Пусть Анна Георгиевна скажет, что это за недоразумение.

— Да, да, Qudiator et altera pars, — Вагнер явно волновался.

— Григорий Наумович, вы можете обойтись без латыни? — раздраженно произнесла Спаковская.

— Хорошо. Перевожу: следует выслушать и другую сторону.

Анне дали пять минут на объяснение. В двадцать пятой палате произошло следующее.

Лесоруб Глухов, степенный пожилой человек. Когда она вошла во время обхода, он и его соседи по палате сидели за столом. Действительно: на столе были бутылки. Целых две: коньяк и шампанское. Правда, не очень-то уж целых.

Глухов, обращаясь к ней своим волжским говорком, произнес почтительно:

— Извиняйте нас, Анна Георгиевна, значит, у меня такая радость — сноха внучат принесла, сразу двух. Дед я теперь, стало быть. Ну, мы с товарищами и решили отметить, значит, такое событие на семейном фронте.

Он подал чашечку с надписью: «На память о Крыме», сказав, чтобы она ничего не опасалась: из чашечки этой никто не пил — старухе в подарок куплена.

— Но если бы Дора Порфирьевна проследила и дальше, то она, после того, как заглядывала в двадцать пятую палату, должна была бы пройти по моим следам, — не скрывая насмешки продолжала Анна. — Сто граммов шампанского не свалили меня с ног. Закончив обход, я, как это ни странно, не пела, не плясала, а принимала больных. Можете заглянуть в истории болезни. А старики всей компанией отправились покупать на платье снохе, подарившей Глухову двух парней.

— По-моему, Анна Георгиевна допустила большой промах, — Журов, поглаживая выхоленными пальцами усы, сделал паузу.

— Именно промах, — поддакнула Дора Порфирьевна.

— Я бы на ее месте выпил коньячку.

— О, нет! — в тон ему подхватил Вагнер. — Если уж поклоняться Бахусу — недурственно коньяк с шампанским.

Все знали: Григорий Наумович, кроме минеральной воды и виноградного сока, ничего не пьет.

Прокатился веселый шум. Мазуревич, глядя на Спаковскую, сказал:

— Не понимаю, почему серьезный вопрос товарищи сводят к шуточкам. Наш санаторий считается передовым, и мы не должны этого забывать.

— По-моему, пора идти работать, — сказал Журов.

Анна взглянула на Спаковскую. Глаза из-под опущенных век смотрят холодно, но заговорила она спокойно:

— Я думаю, Вениамин Игнатович несколько преувеличивает. Я не допускаю мысли, что в нашем санатории врач позволяет себе пьянствовать с больными. Анна Георгиевна у нас новый человек, и она не знает о наших традициях. Наш девиз — ни пятнышка на белом халате! Мы должны вести себя так, чтобы у больных не было повода в чем-то упрекнуть нас.