Леонид Ливак - Собрание сочинений. Том I

С. 221. …странное лермонтовское стихотворение <���…> Нет, не тебя так пылко я люблю… – Данное стихотворение М. Ю. Лермонтова (1814–1841) было впервые опубликовано в 1843 году. Существует мнение, что стихотворение адресовано С. М. Сологуб, жене писателя В. А. Сологуба, или Екатерине Быховец, с которой Лермонтов встречался в 1841 году в Пятигорске, находя в ней сходство с В. А. Бахметевой (Лопухиной), любовь к которой поэт пронес со студенческих лет до самой смерти.

1.

Нет, не тебя так пылко я люблю,

Не для меня красы твоей блистанье:

Люблю в тебе я прошлое страданье

И молодость погибшую мою.

2.

Когда порой я на тебя смотрю,

В твои глаза вникая долгим взором:

Таинственным я занят разговором,

Но не с тобой я сердцем говорю.

3.

Я говорю с подругой юных дней;

В твоих чертах ищу черты другие;

В устах живых уста давно немые,

В глазах огонь угаснувших очей.

Лермонтов М. Собрание сочинений в четырех томах, т. 1 / Ред. В. Мануйлов. Л., 1979. С. 492, 618. С. 227.. ..слова о какой-то любви… и, Боже! мечты обо мне… – Строки из стихотворения А. А. Блока «На темном пороге тайком» (1902):

На темном пороге тайком

Святые шепчу имена.

Я знаю: мы в храме вдвоем,

Ты думаешь: здесь ты одна…

Я слушаю вздохи твои

В каком-то несбыточном сне…

Слова о какой-то любви…

И, Боже! мечты обо мне…

Но снова кругом тишина,

И плачущий голос затих…

И снова шепчу имена

Безумно забытых святых.

Всё призрак – всё горе – всё ложь!

Дрожу, и молюсь, и шепчу…

О, если крылами взмахнешь,

С тобой навсегда улечу!..

Блок. Стихотворения. С. 16–11.

С. 254. «Пурбуар» – чаевые (франц.)

С. 256. «Элансированностъ» – порывистость, стремительность. Неологизм, образованный от французского существительного elan – порыв.

С. 260. …avec le boche… – с фрицем (франц. разг.)

С. 261. …mais cel a se vendra comme des petits pains… – их расхватают как булочки (франц. разг.).

С. 261. …il en sortira frais comme une rose… – и будет он нашим, как душистая роза (франц. разг.).

С. 261. …вовсе не видел во мне «мавра, сделавшего свое дело»… – Цитата из драмы Фридриха Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе» (1783): «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить» (действие 3, явление 4). Став крылатыми, слова мавра, оказавшегося ненужным после того, как он помог графу Фиеско организовать восстание, употребляются для обозначения циничного отношения к людям, в услугах которых более не нуждаются.

С. 261. …demagogie en musique… – музыкальная демагогия (франц.).

С. 261. …се mot charmant qui devrait faire fortune… – очаровательная

фраза, у которой большое будущее (франц.).

С. 265. …се qui d’ailleurs т’amuse enormement… – что, кстати, меня чрезвычайно занимает (франц.).

С. 282. …II faut se faire desirer… – нужно сделать так, чтобы тебя желали (франц.).

С. 288. Kampfbereitheit – боеспособность (нем.).

С. 299. Faux-bonhomme – псевдо-добряк, себе на уме (франц.).

С. 301. …Je suis degoute, degoute de tout… – отвратительно, всё это отвратительно (франц.).

С. 322. Я постепенно убеждаюсь, что мое призвание… – как и в «Обмане», Володя заканчивает свое повествование параллельной кульминацией лейтмотивов двух романов – несчастного романа с Лелей и будущего «романа с писателем», поскольку литературное призвание молодого эмигрантского писателя зреет по мере накопления жизненного опыта и его одновременного, кропотливого дневникового анализа.

Впервые – Письмо шестое. Числа. 1930-31. № 4. С. 75–87. Письмо пятое. Числа. 1933. № 7–8. С 125—40. Письмо девятое. Числа. 1933. № 9. С. 91–106.

Первое полное издание – Письма о Лермонтове. Издательская коллегия парижского объединения писателей. Берлин. 1935.

Печатается по данной публикации.

Ни один из отрывков, входящих в «роман с писателем», не вызвал столько откликов, как «Письма о Лермонтове», которые могут по праву считаться одним из философских и эстетических манифестов «Парижской школы» эмигрантской литературы. В критических отзывах на «Письма» продолжилась и углубилась многолетняя полемика о худ оже ственных и мировоззренческих предпосылках литераторов-модернистов, получивших групповую идентичность в журнале «Числа». Еще до издания полного текста «Писем о Лермонтове», опираясь на отрывочную публикацию в «Числах» и на литературные вечера, где Фельзен зачитывал выдержки из будущего романа, Глеб Струве почувствовал программность «Писем» и описал их автора как «дитя нашего времени». Как и следовало ожидать, Струве разнес незаконченное произведение Фельзена, которое, по уже установившейся среди консервативных критиков традиции, он представил как «вымученный и художественно неудачный», но «интересный» литературный эксперимент (Россия и славянство. 1931.№ 158. С. 4). Затрудняясь определить жанровую принадлежность «Писем о Лермонтове», другой рецензент, С. Савельев (Савелий Шерман), находил «неубедительной, но интересной» попытку фельзеновского героя-повествователя теоретически обосновать свой худ оже ственный метод (а также метод самого автора) путем его контекстуализации в культурной мифологии «новой болезни века». Критик, однако, признавал, что благодаря именно этой модернистской струе в послевоенной французской литературе «Письма о Лермонтове» могут считаться «подлинным романом», выходящим за пределы сугубо русской литературной традиции (Современные записки. 1936. № 62. С. 444^5).

Резко расходясь во мнении с критиками-традиционалистами, поэт Лазарь Кельберин использовал свою рецензию на новую книгу Фельзена для утверждения эстетической и этической ценности характерного для «Парижской школы» размывания границ между художественным творчеством и повседневной жизнью писателя, между образом автора и образом героя. Подобная «документальность», по его мнению, способствовала созданию «человеческих документов» вместо «литературы». Кельберин рассматривал «Письма о Лермонтове» как свидетельство того, что Фельзен, «среди всех новых писателей эмиграции, единственный, пытающийся найти синтез деятельности и созерцания». «В этом смысле, – настаивал рецензент, книга Фельзена – перестает быть “литературой” и становится жизненным делом, выражением душевного опыта для <���…> применения в жизни, и тем самым снова становится литературой, но уже в том единственно нужном и высоком ее значении, когда “слова поэта суть дела его”» (Круг. 1936. № 1.С. 183).

Отдельного рассмотрения заслуживают отзывы Георгия Адамовича и Владислава Ходасевича, поскольку книга Фельзена сознательно обыгрывает основные темы спора критиков о настоящем и будущем эмигрантской словесности. Характерна в этом отношении реакция Альфреда Бема, ведущего критика русской Праги, на рецензию Ходасевича. Категорически не принимая программу «Парижской школы», Бем, считавший Ходасевича союзником, воспринял «Письма о Лермонтове» как очередной выпад парижан-модернистов против оппонентов и был поэтому озадачен отзывом Ходасевича на книгу Фельзена, показавшимся ему слишком доброжелательным, тем более что за плечами Фельзена Бему мерещился сам вдохновитель и теоретик «Парижской школы» – Георгий Адамович. Так, 13 февраля 1936 года Бем писал Ходасевичу: «Мне говорили, что я сильно разошелся с Вами в оценке книжки Фельзена. <���…> Может быть, я и не вполне справедлив к Фельзену, но меня раздражает в его романе пересказ “Комментариев” Адамовича. Как хотите, а большой культурности я за книгой не чувствую» (цит. по Ливак Л. Критическое хозяйство Владислава Ходасевича // Диаспора: новые материалы IV. Париж. 2002. С. 441^42). И действительно, критикам, считавшим себя единомышленниками Ходасевича в полемике с теорией и практикой «Парижской школы», отзыв последнего на книгу Фельзена не мог не показаться неожиданно мягким. Настаивая на том, что любовная фабула составляет лишь самый поверхностный слой «Писем о Лермонтове», Ходасевич охарактеризовал страницы, посвященные Лермонтову и на которых Фельзен развернул свое видение современной литературы и культуры, «едва ли не самым удачным и ценным, что есть в книге» (Возрождение. 1935. № 3858. С. 3–4). «Я не хочу сказать, – оговаривался критик, – что вполне разделяю взгляды и мнения фельзеновского героя. Мне даже кажется, что он во многом неправ, особенно в противопоставлении лермонтовской серьезности, углубленности – пушкинской будто бы слишком большой легкости, чуть ли не поверхностности». Однако эти расхождения в критических оценках русской литературной традиции не могли, по мнению Ходасевича, умалить того факта, что новая книга Фельзена «решительно подкупает прекрасными, редкими свойствами: некрикливой, мужественной прямотой и бесстрашной правдивостью. Это – чистая, хорошая книга».

Читать дальше