Леонид Ливак - Собрание сочинений. Том I

Реакция Адамовича на тот же аспект «Писем о Лермонтове» была не менее неожиданной, если принять во внимание ключевое значение его критических эссе в выработке «Парижской школой» взгляда на Лермонтова и Пушкина как на эстетических и философских антиподов, символизирующих трагическое мироощущение современного человека (Лермонтов), с одной стороны, и «цельное», «счастливое» мировоззрение навсегда отошедшей культуры (Пушкин), с другой. Словно предупреждая потенциальные упреки со стороны оппонентов (в 1935 году он в очередной раз печатно схлестнулся с Ходасевичем на пушкинскую тему), Адамович раскритиковал противопоставление двух классиков в «Письмах о Лермонтове» как чрезмерно прямолинейное. Возможно, как и Бем, Адамович узнал в словах фельзеновского героя собственные утверждения, доведенные в «Письмах» до статуса законченной эстетической и философской программы, что лишало теории Адамовича известной гибкости и так им ценимой недосказанности. Впрочем, это не помешало критику использовать рецензию на «Письма» как повод для того, чтобы еще раз заявить о своей приверженности культурной мифологии «новой болезни века», мотивировавшей литературу «человеческого документа». Отдавая должное «острому и тонкому уму» Фельзена, «горестно замыкающемуся в собственном своем одиночестве» (Последние новости. 1933. № 4320. С. 2), Адамович рассматривал «Письма о Лермонтове» как документ эпохи.

«Если бы надо было найти образец человека эмигрантского, приблизительно того же возраста, – писал критик о герое «Писем», – можно было бы отослать к книге Фельзена <���…> В наш здешний “фонд” фельзеновские письма должны бы войти для понимания настроений литературы здесь, в эмиграции сложившейся (условно назовем ее молодой)» (Последние новости. 1936. № 5411. С. 2).

Именно в этом пункте рецензия Ходасевича на «Письма о Лермонтове» полемизировала с идеологией «Парижской школы». В отличие от Адамовича, Ходасевич отказывался рассматривать «Письма» как документальное свидетельство существования «новой болезни века», определяющей лицо и мировоззрение как героя, так и автора книги. Отрицая типичность фельзеновского Володи для его времени и социального круга, Ходасевич метил в Адамовича и литераторов «Парижской школы». «Собственный портрет автор писем склонен расширить до пределов коллективного портрета своих современников, отталкиваясь от творца “Героя нашего времени”, он не прочь представить некоего героя нашего времени, – исподволь начинал Ходасевич, затем переходя в открытое наступление. – Мне кажется, что такое значение “Письмам о Лермонтове” приписывать и не следует, хотя бы просто потому, что люди подобные фельзеновскому герою несомненно существуют, но для “героев нашего времени” у них недостает существеннейшего признака: их мало <���…> Онегины и Печорины тем-то и были характерны, что, по выражению одного современника, каждый день тысячами встречались на Невском. Однако, – заканчивал Ходасевич свой выпад против самоотождествления Володи с модным культурным мифом «новой болезни века», – с ним отныне придется считаться, если не как с лицом типическим, то всё же как с новым литературным героем».

Как в целом сочувственный отзыв Ходасевича, так и реакция Адамовича на «Письма о Лермонтове» показывают неоднозначность позиции Фельзена в эстетических и философских распрях эмигрантской литературной жизни 1930-х годов. Охотно признавая в Володе продукт «новой болезни века», Адамович обрушился на его «странную, шаткую, глубоко ошибочную теорию о духовном прогрессе», идущую вразрез с основными философскими предпосылками «Парижской школы», отрицавшей понятие прогресса как атавизм интеллектуально обанкротившейся позитивистской культуры. В мировоззренческой системе, предлагаемой «Парижской школой» своим адептам, понятие прогресса было заменено понятием духовного возрождения на религиозной, более того – исключительно христианской, основе. Атеист и еврей Фельзен не мог, не покривив душой, разделить религиозных интересов своих коллег-христиан, которые не склонны были считаться с его еврейством. Поэтому, найдя противовес новейшей моде на «религиозное возрождение» в модернизированной теории прогресса, Фельзен навлек на себя многочисленные упреки коллег и соратников (см. отчет о его докладе «Мы в Европе» в настоящем издании. Т. 2. С. 237). Возможно, вера Володи в «непрерывный рост человеческого творчества» вопреки очевидному, по мнению Адамовича, факту, что «время точит душу <���…> но оно бессильно дать ей что-либо подлинно новое», послужила одной из причин положительного отзыва Ходасевича, увидевшего в философии фельзеновского героя надежду на выход из замкнутого круга культурного и художественного упадочничества, в котором Ходасевич непрестанно упрекал Адамовича и его окружение.

С. 323. «Песнь о Роланде» – самая известная из старофранцузских эпических поэм. Написанная к концу XI века, «Песнь о Роланде» повествует о войнах Шарлеманя с маврами и о подвиге рыцаря Роланда.

С. 323. «Эмиль» – дидактический роман Жан-Жака Руссо (1762),

описывающий в пяти книгах педагогическую программу, имеющую целью развить в молодом герое положительные качества, данные каждому человеку от рождения. Роман имел большое влияние на педагогическую мысль XIX века.

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим;

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим.

1829

Пушкин А. Полное собрание сочинений в десяти томах, т. 3. М., 1957.

С.133.

Снова тучи надо мною

Собралися в тишине;

Рок завистливый бедою

Угрожает снова мне…

Сохраню ль к судьбе презренье?

Понесу ль навстречу ей

Непреклонность и терпенье

Гордой юности моей?…

Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 3. С. 72. С. 329. …Пусть душа твоя мгновенна <���…> Верность женская моя… – строфа из стихотворения А. А. Блока «Утихает светлый ветер» (1905). Володя неточно цитирует вторую строку:

Утихает светлый ветер,

Наступает серый вечер,

Ворон канул на сосну,

Тронул сонную струну.

В стороне чужой и темной

Как ты вспомнишь обо мне?

О моей любови скромной

Закручинишься ль во сне?

Пусть душа твоя мгновенна —