Сергей Снегов - Река прокладывает русло

— Точно, говорю вам.

— А каким способом?

— Пока секрет. По совершении акции опубликую все относящиеся к делу материалы с приложением чертежей. Что мне нужно? На два дня забудьте о моем существовании. Идет, что ли?

— Идет, конечно!

На третий день Селиков явился к Закатову и бросил на стол справку, что за эти два дня затратил четыре человеко-смены на обследование контрольно-измерительного хозяйства медеплавильного завода. Потом, священнодействуя, он вытащил из кармана рулон листового супермаллоя. Закатов с воплем восторга вцепился в бесценный рулон и потребовал объяснений.

— А ничего особенного, — сообщил Селиков с горделивой скромностью. — Пришел на завод, схватил Жариковского за горло и выжал из него потребное количество материала. Такова техническая сторона дела. Технике предшествовала дипломатия: ходил по цехам и вписывал в блокнот замеченные неполадки с аппаратурой. Пока я оформлял акт обследования, Жариковский дышал, как паровозный котел. Потом он осведомился слабым голосом, чем этот акт пахнет. Я не скрыл: рублей триста нового штрафа, строгач в приказе, а возможно, и снятие с работы. Он взмолился: как, почему? Он, мол, хороший! Я, конечно: «Не в ту сторону гнете, дорогие товарищи. Высокими исследованиями увлекаетесь, а собственную работу забросили». Он мне тут же выдал две трети своих запасов, а я обещал, что до Крутилина это не дойдет, чтоб не подводить. Вы бы посмотрели, как он радовался, что так дешево отделался! Что теперь скажете о моих технико-дипломатических способностях?

Закатов, вскочив, облобызал Селикова в обе щеки.

Работа кипела на всех переделах обогатительного процесса. Вся цепочка операций, от завалки руды до выдачи концентрата, представляла теперь единую автоматическую линию, и ею управлял главный регулятор, командовавший мельницей. Всюду стояли опытные приборы, они проверялись и переделывались, в конце испытаний каждый приобретал иной вид, чем вначале Лубянский для опытов отвел вторую мельницу в третьей секции, она так и называлась — «экспериментальная». Мельница эта была усыпана приборами, как старое дерево гнездами. Тут всегда толкались люди, лаборанты таскали пробы, насыпали в ведра руду, дежурили у щита: все учитывалось, все анализировалось, все записывалось. Для Закатова, руководившего испытанием, был поставлен против мельницы стол, но он не мог усидеть на одном месте, он метался от автомата к автомату, пробегая в день, по подсчетам более спокойного Селикова, больше сорока километров.

Часто наведывался Лесков. Больше всего его интересовал главный регулятор, звукомер, записывающий шум мельницы, — электроухо, как его называли еще. Этот прибор делался по книжным схемам, он не являлся новинкой. Закатов относился к нему с некоторым пренебрежением, но Лесков считал, что все автоматы подчиняются звукомеру, ни один из них не исследовался с такой тщательностью. Неделя тревог и терзаний многому научила Лескова. Он знал, что плохая работа мельницы может быстро вывести из строя всю технологическую цепочку и что неполадки на мельницах — вовсе не редкое явление. Закатов как-то сказал Лескову с раздражением:

— Удивляюсь, что за открытие вы нашли в этом дурацком звукомере! Еще дедушка Крылов описал его принцип — пустая бочка гремит громче, вот и вся мудрость.

Лесков улыбался, он уже привык к тому, что свои приборы значительно больше увлекали Закатова, чем чужие. И была правда в его остроте: пустая мельница гремела громче, чем полная. Но это была не вся правда. Шум, издаваемый мельницей, являлся самым тонким и самым верным признаком ее работы. Это знал каждый рабочий-измельчитель, он ходил вокруг мельницы и вслушивался, ухо было главным его помощником, прибор только воспроизводил — более точно и объективно — слух человека. Но прибор мог работать и лучше, чем человек, в это Лесков верил.

Многое в успехе задуманного опыта зависело от измельчителя, обслуживающего экспериментальную мельницу. Лубянский выделил двух лучших рабочих: Николая Сухова и Алексея Фесекина. Лысому Николаю Лесков не порадовался: тот не являлся другом автоматики. Алексей Лескову нравился, он был восприимчивей к новому.

В первый же день испытаний Алексей подошел к Лескову, улыбаясь самой широкой из своих улыбок. Он кивнул головой на прибор, выполнявший с сегодняшнего дня главные из его функций.

— Слышит мельницу.

— Не только слышит, ведет мельницу, — поправил Лесков. Он спросил: — Нравится тебе наш регулятор? Как ты считаешь, справится автоматика сама, без человека?

— По сегодняшней руде производительности маловато, я бы добавил, — ответил Алексей.

— Завтра сам настроишь процесс на максимальную производительность. А регулятор будет ее держать.

— Нельзя все время по максимуму работать, — объяснил Алексей, снисходительно улыбаясь. — Руда пойдет крупная — забьем мельницу.

— Ты настрой, остальное — дело автомата, — возразил Лесков.

Он пришел на другое утро к началу смены. Алексей вручную отрегулировал подачу руды. Он с разных сторон подбегал к мельнице и слушал, как она гремит, словно выслушивал больное сердце. Три раза он менял нагрузку, потом объявил: «Максимум пятьдесят три тонны». Лесков настроил автомат на тот шум, что представлялся Алексею наилучшим. Измельчитель насмешливо улыбался, он уважал приборы, но себе верил больше. Затем он побежал наверх, посмотрел, сколько руды в бункерах, и крикнул, радостно посмеиваясь:

— Держись, товарищ Лесков, скоро новая руда, пойдет, покрупнее!

Лесков приказал каждые десять минут анализировать крупность руды. Пробу — ведро руды — отбирали с транспортера две работницы фабричной лаборатории: пожилая женщина и Маша, раньше работавшая на классификаторе. Пожилая трудилась молча и уверенно, Маша на все разевала рот, руда сыпалась у нее из ведра и сита.

Лесков, зная характер Маши, предупредил:

— Ни на что сейчас не отвлекаться, Машенька!

Руда менялась на глазах, среди мелочи уже попадались куски величиною с кулак и больше. Крупную руду было труднее молоть. Когда она шла, измельчители торопились прикрыть заслонку. Ироническая улыбка Алексея стала озадаченной, потом изумленной: мельница шумела по-прежнему, это был максимум того, что она могла перерабатывать, но тоннаж плавно снижался. Ни при каких условиях сам он не сумел бы так ровно держать наилучший режим измельчения. Но он еще не хотел сдаваться. Он быстро сказал:

— Ладно, сейчас насыплем мелочи, посмотрим, как тогда…

Он понесся на самую верхотуру, на площадку главных бункеров, где ходила транспортерная тележка, распределявшая руду по отдельным мельницам. Спустившись вниз, Алексей сообщил: