Анатолий Емельянов - Запоздалый суд (сборник)

— Салам, дедок!

Задумавшийся дед Ундри даже вздрогнул от неожиданности. И еще не повернув головы, по одному только голосу узнал: Ванька Козлов.

— Здорово живешь, парень. Присаживайся, отдохни.

Они стояли у дома Ундри. Между двумя ветлами была вбита и поставлена на два столбика доска. На эту лавочку дед Ундри и приглашал Ваньку.

— Что ж, можно и присесть, — сам себе милостиво разрешил электромонтер и красивым — Ванька все делал красиво — заученным жестом сбросил на землю с широкого брезентового ремня железные цепи.

Помолчали. Да и о чем говорить деду Ундри с человеком, у которого поднялась рука отрезать проводку у беззащитной женщины!

— Фу, жарче, чем летом, — сказал Ванька. Сказал просто так, чтобы не молчать.

— Да, припекает, — в тон ему ответил старик.

Ванька сдернул с головы голубой берет, рассыпал по лбу и по вискам свои русые кудри.

— Васлея Берданкина не видел? Со вчерашнего дня ищу. Не иначе где-то в гостях сидит и меня поминает — в горле с самого утра першит. — Ванька облизал пересохшие губы.

— Видел твоего Ваську утром, — бесстрастно сказал дед Ундри.

— Где видел? — оживился монтер.

— А вон там, где пруд прудят.

— Мерси, — поблагодарил галантный Ванька и потянулся за своими цепями.

— Сядь, не суетись, его там уже и след простыл, — остановил монтера дед Ундри и неожиданно для самого себя приврал: — Вдребезину пьяного домой увели.

— Не зря же у меня горло пересохло, — Ванька с минуту стоял в растерянности, не зная, что предпринять, куда идти.

А дед Ундри за эту минуту успел кое о чем подумать, и у него созрел не менее хитроумный, пожалуй, чем в стычке с Берданкиным, план. Дед подумал, что если уж он бригадира Васю оставил в дураках, так неужели не сумеет охмурить и его дружка Ваньку Козлова?! Только дело надо повести тонко и ни в коем случае с Ванькой не ругаться. Руганью тут ничего не добьешься, а только испортишь: Ванька кроме Федота Ивановича никоего не боится и никому не подчиняется.

— Чуткое у тебя горло, Ваня, — уже не прежним холодным тоном, а участливо, почти ласково начал дед Ундри. — Кстати и ко времени пересохло. Зайдем в избу, посидим, авось найдется, чем промочить. Если меня стариковская память не подводит, что-то там оставалось.

— Мне Ваську бы найти… И Федот Иванович куда-то запропастился. Уж не вместе ли они?

Ванька вроде бы отнекивался, но дед Ундри видел, что ото делалось всего лишь для вида.

— Если вместе, так вместе и пьяны. А трезвый пьяному, как и гусь свинье, не товарищ.

— И то верно, — охотно поддакнул Козлов.

В тени уже зазеленевших ветел они прошли во двор, а двором — в избу.

— Старая, приготовь-ка нам закусить, — крикнул еще из сеней в приоткрытую дверь дед Ундри.

Из избы никто не ответил, а когда они туда вошли, оказалось, что старухи дома и нет вовсе.

— Должно быть, к Розе убежала, — объяснил дед Ундри и сам стал готовить закуску.

А Ванька, удобно устроившись на диване, тем временем огляделся.

Еще когда они с дедом Ундри проходили двором, Ваньке бросилась в глаза чистота и порядок во всем. Та же чистота и продуманный порядок царили и в избе. Посреди ее, вровень с печкой-голландкой, тянулась тесовая перегородка. Перегородка делила избу на две уютные комнатки. В передней через дверной проем видна никелированная кровать, застланная красивым одеялом, этажерка с книгами и семейными альбомами, тюлевые занавески на окнах. Комната, в которую они пришли, была поменьше, но во всем остальном ничем не уступала передней. Диван, на котором сидел Ванька, был покрыт нарядным ковриком; буфет блестел упрятанной в него посудой как-то по-праздничному; даже домотканые, незатоптанные дорожки на полу и то радовали глаз своей пестрой яркостью.

Ванька знал, откуда в доме и книжки, и эта чистота л порядок: обе дочери Андрея Петровича — учительницы. И хоть ни одной из них в деревне нет — заведенный ими порядок свято блюдется. Обе давно замужем; одна — в Москве, другая не то на Сахалине, не то на Камчатке. Но свой родной Хурабыр не забывают: почти каждое лето приезжают и привозят с собой внуков и внучек.

— При такой жизни, — Ванька обвел рукой избу, — тебе, дед, и умирать небось не хочется.

— А зачем умирать? — весело отозвался старик. — Мы еще поживем.

Он выставил на стол сваренное еще утром мясо, копченую рыбу, рядом с рыбой положил несколько перышков зеленого луку, нарезал хлеба.

— Ну, а теперь — главная пища, — сказал дед Ундри, доставая из буфета бутылку водки. — Чем будем: рюмками или стаканами?

— Рюмками, — сглатывая слюну, по при этом все же не теряя достоинства, ответил Ванька. — Что за интерес хлебать стаканами? Я не Вася Берданкин, не шаляй-валяй. А люблю по-человечески… Выпить и напиться — две большие разницы! — Тут монтер поднял вверх указательный палец. — Скажи, дедуля, ты хоть раз Ивана Козлова видел пьяным?

— Да вроде бы не приходилось, — вприщур, с лукавинкой, поглядывая на Ваньку, дипломатично ответил дед Ундри и налил рюмки.

— И не увидишь… — Ванька приготовился сказать что-то еще, но, увидев полные рюмки, не выдержал, поднял свою: — За твое здоровье, старина!

Верный только что изложенному взгляду на выпивку, Ванька не взял да опрокинул рюмку — нет, он со смаком, долго цедил ее сквозь зубы. Так пьют лошади холодную воду.

— Отныне и во веки веков слава тому, кто выдумал этот живительный напиток! — чмокнув языком, возгласил Ванька. Понюхав хлебную корку, он изобразил на лице полное блаженство, а уж потом только взял вилку и наколол большой кусок мяса.

Ванька и в еде тоже показывал себя интеллигентным человеком: не набрасывался, не торопился, жевал с толком и с чувством. Напряженную работу выдавали разве что ходуном ходившие скулы да в такт им двигавшиеся большие уши.

После третьей рюмки Ваньку потянуло на философию.

— Кое-кто — а может, и ты вместе с ними, — думают, что Иван Козлов только монтер. Монтер — и все. Ошибка! Козлов — талант. Он — поэт и артист. Для него застолья самых видных людей деревни — открыты, он везде — желанный гость. Он может и песню сложить и ту песню спеть. Спеть с душой… Хочешь, старик, о тебе песню сложу? Хочешь спою тебе хвалу и прославлю твой крестьянский труд?

— Ну, что меня хвалить, — скромно отмахнулся дед Ундри. — С какой такой стати?.. Ты пей, пей, на меня, старика, не гляди, в моих годах и одна рюмка целой бутылкой кажется…

— Что ж, наливай, старина… Я просто хотел сказать, что мы, таланты, народ добрый, у нас душа нараспашку.

— Не знай… — неопределенно протянул дед Ундри.

— Как это не знай? Я же говорю, что готов оду в честь тебя сложить.

Ванька поднял налитую рюмку и долго цедит ее.

— В честь меня ничего не надо, а если ты добрый… — проговорил дед Ундри, чувствуя, что теперь-то как раз его час и настал. — Если добрый, так зачем ты у Розы проводку отрезал? Неужто от душевной доброты? — и простодушно так уставился на уже изрядно захмелевшего Ваньку.