Бела Иллеш - Избранное

Новая буря. Теперь скамьи ломали члены самоуправления русинского происхождения.

Слова попросил сойвинский русинский поп Дудич.

— Вот уже четыреста лет немцы мучают народы Венгрии и сдирают с них семь шкур, а бургомистр Турновский усматривает для Венгрии опасность в том, что русины в Волоце избрали своего русинского старосту.

— Русский агент! — крикнул Дудичу Маркович.

— Держи язык за зубами, жид! — ответил русинский поп.

Услышав бранные слова, члены самоуправления один за другим повскакали со своих мест.

Все орали. В воздухе замелькали кулаки.

Председательствовавший Гулачи после долгих напрасных звонков, с трудом припоминая классический пример, закричал громким голосом:

— Убивайте друг друга, господа, только прежде выслушайте меня!

После этого странного предложения в зале восстановилась тишина.

Чтобы придать своим словам особую торжественность, Гулачи поднялся с председательского места.

— Я думал, уважаемое собрание, — сказал он, — что все мыслящие люди поняли то, что произошло за последние месяцы в нашем благородном комитате, и что каждый исполнит свой долг. Не русские и не немцы угрожают теперь Венгрии. Тот, кто даже после суда над Фоти не понял, где скрывается враг и кто является врагом, тот, боюсь, проснется только, когда над его головой будет гореть крыша. Теперь, господа, нет больше места трениям между нами. Тот, для кого священны бог, король и отечество, отбросит старую вражду и станет в ряды борцов, всегда готовых защищать свое гнездо, древнюю землю своих предков.

В ответ на слова вицеишпана Гулачи последовали громкие аплодисменты и крики «ура». В этот день заседание комитатского самоуправления вынесло все свои решения единогласно.

Спустя несколько недель после суда над Фоти в Берегсасе случилась новая сенсация: на его улицах появилась первая поливная машина.

Спустя два года после моего возвращения в Берегсас, в Сойве и в ее окрестностях вспыхнула страшная эпидемия сыпного тифа. Несмотря на то что из Мункача и даже из Берегсаса в Сойву были посланы врачи и медицинские сестры, в сойвинском округе смерть работала в три смены.

Во всех церквах комитата, без различия языка и религии, ежедневно молились за выздоровление больных и за спасение душ умерших. Берегсасские православные устроили даже процессию с хоругвями. Спасению душ умерших от тифа это, может быть, и помогло, но на судьбу больных никакого влияния не оказало. Эпидемия закончилась только с наступлением необыкновенно суровой зимы. К тому времени число жертв дошло уже до двух тысяч.

После того как последние жертвы эпидемии в Сойве были похоронены, а заразные бараки сожжены, мункачские и берегсасские врачи поехали домой. В это время заболел дядя Филипп. Но не тифом. Когда приглашенный тетей Эльзой из Мункача врач провел с больным полтора часа, он сказал ей:

— Коллега Севелла истощен вследствие крайнего физического переутомления. Он слишком много волновался. Сейчас он нуждается в отдыхе — больше ничего. Через несколько недель он будет здоров.

Мункачский врач ошибся.

Прошло три недели, четыре, но в состоянии дяди Филиппа никаких изменений к лучшему не произошло. Сойвинский «еврейский доктор», который в течение двух с половиной месяцев эпидемии не спал спокойно ни одной ночи, ни разу не доел ни одного обеда и ужина, работал за десятерых и за два месяца потерял почти восемь кило, — целыми днями безмолвно сидел у своего письменного стола, неподвижно глядя в пространство. Тетя Эльза по утрам одевала его, по вечерам раздевала, а днем кормила, как маленького ребенка.

Когда выяснилось, что утешительное пророчество мункачского врача не сбылось, тетя Эльза пригласила врача из Берегсаса — доктора Яношши. Он провел в доме Севелла целый день. Перед отъездом он сказал тете Эльзе:

— Меланхолия. Необходимо изменить обстановку, развлечься… Я бы на вашем месте, сударыня, поместил коллегу Севелла в один из будапештских санаториев.

Тетя Эльза последовала этому совету.

Не имея достаточно денег, она обратилась за помощью к моему отцу. Кароя поселила у нас, а сама поехала с больным мужем в Будапешт. Там дядю Филиппа поместили в один из самых дорогих санаториев для нервнобольных.

Санаторий поглотил много денег, но дяде Филиппу никакой пользы не принес. Тетя Эльза не доверила своего мужа сестрам и осталась сама в санатории. Она сама одевала и раздевала дядю Филиппа, сама кормила его, охраняла его сон, сидя рядом с его кроватью. Врачи были уверены, что после такого ухода за больным жена Севелла скоро заболеет. Но они ошиблись. Работа, бодрствование и тревога за мужа не сломили тетю Эльзу. Правда, она немного похудела, но стала выглядеть еще моложе. Никто не верил, что ей было уже около сорока четырех лет.

В будапештском санатории дядя Филипп, так же как и дома, в Сойве, целыми днями неподвижно сидел в кресле и глядел перед собой. Он принимал прописанные ему всевозможные капли и, порошки, но уговорить его участвовать в устраиваемых в санатории играх или концертах было невозможно. На задаваемые вопросы он отвечал «да» или «нет», а иногда и вообще не давал ответа. Единственный обнадеживающий момент лечившие его врачи находили в том, что взгляд грустных больших черных глаз больного был хотя и бесконечно печальным, но вполне сознательным.

Главный врач нервного санатория знал о дяде Филиппе задолго до того, как лично познакомился с ним. Он помнил тот забавный случай, когда благодаря интересу профессора Коха к научным трудам Севелла молодой врач попал в полицейский участок. Главный врач был добросовестным человеком. Когда он увидел, что санаторное лечение никакой пользы больному не приносит, он посоветовал тете Эльзе вернуться вместе с мужем в Сойву.

— Привычная обстановка и зелень Карпат, может быть, исцелят коллегу Севелла. У нервных больных никогда нельзя знать, что их излечит.

И вот однажды утром, во время одевания, тетя Эльза сказала своему больному мужу:

— Знаешь что, Филипп, поедем домой.

Больной сначала отрицательно покачал головой, затем возразил:

— Нет, Эльза, мы пока не поедем. У меня в Будапеште есть еще дела.

— Какие у тебя тут дела? — спросила тетя Эльза, не зная, радоваться ли ей или плакать.

— Я сделал некоторые важные, очень важные наблюдения. Мой долг — не скрывать этих наблюдений. Напишу ряд статей в одну из будапештских газет. Я думаю, лучше всего в рабочую газету.

Когда тетя Эльза сообщила врачу, что ее муж хочет работать, тот ей посоветовал переехать из санатория в какой-нибудь тихий пансион. У нервных больных никогда нельзя знать…

В саду тихого пансиона в горах Буды дядя Филипп начал работать. В течение двух недель он писал часов по семь-восемь в день. И работа сделала то, чего не могло достигнуть никакое лечение, — она исцелила его. Через две недели болезнь совершенно исчезла. Только одежда на дяде Филиппе теперь висела, да иссиня-черные волосы стали серебряными, и под глазами легли темные тени.