Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»

Явление героя .— Ранее глава называлась более скромно: «Полночное явление».

… человек, лет 38-ми примерно, худой и бритый, с висящим темным клоком волос и длинным острым носом. — Булгаков нарочито наделяет героя внешними гоголевскими чертами. Ранее в «Полночном явлении» герой — «человек лет 35 примерно, худой и бритый блондин…».

… всматриваясь в живые карие глаза …— В «Полночном явлении»: «…всматриваясь в живые зеленые глаза…» Так менялись портретные черты героя: сначала — блондин с зелеными глазами, затем — темноволосый с карими глазами. Сохранилась лишь живость взгляда.

… не люблю драк, шума и всяких таких вещей. — В окончательной редакции Булгаков эту мысль развивает: «…не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде… Ненавистен мне людской крик…» И хотя некоторые исследователи увязывают это высказывание героя со словами профессора Вагнера из «Фауста»: «Но от забав простонародья // Держусь я, доктор, в стороне…» — думается, подобные сравнения в данном случае неуместны. Для Булгакова, страдавшего после контузии мучительными головными болями, всякого рода суета, резкие, раздражающие звуки были настоящим бедствием. Еще в автобиографической «Красной короне» (1922) он писал: «Больше всего я ненавижу… громкие человеческие голоса… и стук». И в «Самогонном озере» (1923): «В блаженной тишине родилась у меня жгучая мысль о том, что исполнилось мое мечтанье и бабка Павловна, торгующая папиросами, умерла. Решил я это потому, что из комнаты Павловны не доносилось криков истязуемого ее сына Шурки… О, миг блаженный, светлый час!..» Из повести «Был май» (1934): «…машины отчаянно кричали разными голосами, и каждый раз, как они кричали, сердце падало и подгибались ноги.

— Вот когда-нибудь крикнет так машина, а я возьму и умру…»

И одна из многих записей Е. С. Булгаковой на эту тему (1938): «М. А. ненавидит всякую суету в квартире».

Более Булгакова ненавидел суету, крики и резкие звуки, видимо, только Иван Васильевич, вычеркнувший из текста пьесы так необходимый там выстрел. Но это — в «Театральном романе»…

— О, как я угадал! — Нечто подобное писал Булгаков Елене Сергеевне 6—7 августа 1938 г.: «Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана. Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в „Мастере и Маргарите“! Ты понимаешь, чего стоит это сознание — я прав!»

Речь шла о статье И. В. Миримского «Социальная фантастика Гофмана» (Литературная учеба. 1938. № 5). Приведем лишь два небольших отрывка из статьи, подчеркнутых Булгаковым (таких подчеркиваний было много):

«…цитируются с научной серьезностью подлинные сочинения знаменитых магов и демонолатров, которых сам Гофман знал только понаслышке. В результате к имени Гофмана прикрепляются и получают широкое хождение прозвания вроде спирит, теософ, экстатик… Сам Гофман, обладавший, как известно, необыкновенно трезвым и практическим умом, предвидел кривотолки своих будущих критиков…»

«Он превращает искусство в боевую вышку, с которой как художник творит сатирическую расправу над действительностью».

— Эх, жаль, что на месте Мирцева не было критика Латунского! — Критиков, громивших Булгакова в прессе, было много. Но среди них было несколько, кто сыграл особую роль в травле писателя. К ним, несомненно, относится О. С. Литовский (1892—1971), председатель Главреперткома, театральный критик и драматург. Приведем несколько отрывков из его «критических» статей и выступлений разных лет против Булгакова.

Из выступления на диспуте в Доме печати под названием «Суд над „Белой гвардией“» 19 октября 1926 г.: «Пьеса лжива и тенденциозна в сторону симпатий к белым. Это попытка задним числом оправдать белое движение» (НИОР РГБ. Ф. 562. К. 27. Ед. хр. 2. Л. 76).

Из статьи «Тридцать лет Художественного театра» (Комсомольская правда. 1928. 27 октября):

«Булгаковщина всех видов или полнокровная советская тематика — так станет вопрос перед МХТ сегодня, в день его тридцатилетней годовщины.

От того, как театр решит этот вопрос, зависит — сумеет ли он стать равноправным участником в общей семье строителей новой культуры».

Этот фрагмент текста Булгаков подчеркнул жирно красным карандашом, а фамилию О. Литовского — синим.

Из статьи «На переломе» (Известия. 1929. 20 июня):

«Общее обострение классовой борьбы нашло свое отражение и в театре… Разве борьба за постановку „Бега“ не есть отражение мелкобуржуазного натиска на театр? И не есть ли попытка протащить на сцену «Карамазовых» явление реакционного порядка?

Наконец, в этом году мы имели одну постановку, представляющую собою злостный пасквиль на Октябрьскую революцию, целиком сыгравшую на руку враждебным нам силам: речь идет о „Багровом острове“».

Из статьи «Советская драматургия к Всесоюзному съезду писателей» (Театр и драматургия. 1934. № 6):

«За три с лишним года, прошедших со времени XVI съезда нашей партии, советская драматургия прошла путь, измеряемый десятилетиями. Для того чтобы понять значительность этого пути, достаточно вспомнить состояние нашего репертуара к концу 1929 года… Советская драматургия имела в своем пассиве такие пьесы, как троцкистский „Партбилет“ Завалишина, как клеветнически изображающий Октябрьскую революцию «Багровый остров» Булгакова… До этого с воинственной декларацией выступило сменовеховство в «Днях Турбиных» и в «Беге» Булгакова».

И наконец, О. Литовский один из первых выступил с требованием запретить «Мольера». После генеральных репетиций пьесы 5 и 9 февраля 1936 г. О. Литовский тут же опубликовал в «Советском искусстве» (11 февраля) резко отрицательную рецензию, в которой, в частности, говорилось: «Самый материал пьесы настолько недостоверный, что все усилия мхатовцев создать спектакль социально страстный не могли увенчаться успехом… „Кровосмесительная“ версия никем в пьесе не опровергается, придает ей сугубо мещанский характер… Булгакову нельзя отказать в драматургическом таланте и сценической опытности. Эта опытность не спасает автора от примитива…»

Вскоре пьеса «Мольер» была снята со сцены.

Если Булгаков был постоянно на «прицеле» у Литовского, то и писатель пристально следил за деятельностью этой личности. Все «критические» залпы Литовского фиксировались и собирались в специальном альбоме, ему посвящены многие страницы в романе (и какие страницы!); нельзя не привести хотя бы несколько записей из дневника Е. С. Булгаковой (цитируем по неопубликованной редакции ее дневника). 7 февраля 1934 г.: «Театральные сплетни: …Литовского выгоняют из Главреперткома. [М. А.]: „Не радуйся, следующий будет еще хуже. Дело не в Литовском, а в Реперткоме“». 11 февраля 1936 г.: «Сегодня Литовский, пользуясь своим положением, поместил в „Советском искусстве“ статью о „Мольере“. Злобой пышет! Он даже не пытается скрывать ее. Так ясно понимаешь, что это продиктовано личной ненавистью его к Михаилу Афанасьевичу». 30 апреля 1937 г.: «…встретили Тренева. Он рассказывал, что на собрании драматургов вытащили к ответу Литовского. „Зачем протаскивал всячески пьесы Киршона и Афиногенова?!“ Этот негодяй, Литовский, вертелся как на огне и даже кричал что-то вроде — не я один!» 5 июня: «В „Советском искусстве“ сообщение, что Литовский уволен с поста председателя Главреперткома. Литовский — один из самых гнусных гадин, каких я только знала по литературной Мишиной жизни» (Булгаков образ Маргариты иногда лепил с натуры! — В. Л. ). 6 сентября: «Вечером Смирнов… рассказывал, что арестован Литовский. Правда ли это, не знаю» (во второй редакции: «Ну, уж это было бы слишком хорошо»). 28 сентября 1938 г.: «Пришли Марков и Виленкин, старались доказать, что сейчас все по-иному — плохие пьесы никого не удовлетворяют, у всех желание настоящей вещи. Надо Мише именно сейчас написать пьесу. Миша отвечал, что раз Литовский опять всплыл, опять получил место и чин — все будет по-старому. Литовский — это символ!»