Йонас Авижюс - Потерянный кров

Проснувшись, не сразу сообразила, что к чему. В комнате было темно, холодно, дуло из открытого окна, сквозняк скрипел дверью на террасу, пахло садом, продрогшим на осеннем ветру, и мастикой. В ушах все еще трезвонил телефон… Нет, пожалуй, это был не телефонный, а дверной звонок: Милда услышала, как стукнула дверь и в прихожей загремели шаги. Адомас! Еще сонная, ежась от холода, Милда подошла к окну, захлопнула его, закрыла дверь на террасу, включила свет и, накинув халатик, прислонилась к кафельной печке. Печка была еще теплая. Спрятала озябшие руки за спину и, прижав ладони к изразцам, постояла, закрыв глаза, чувствуя спиной холод своих рук. Шаги в прихожей затихли. Тишина слишком уж продолжительная. Может, чужой? (Смешно. Адомас-то свой?) Снова заскрипел паркет, стукнула дверь. «Пошел в свою комнату. Наверно, еще недостаточно пьян. Сейчас откроет шкаф, возьмет бутылку — наверстает упущенное…» Руки согрелись, не холодили спину. От тепла разморило, охватила приятная истома. Хорошо бы снова заснуть! Но в глаза бросился неубранный стол. Еще капельку погреется и приведет все в порядок. Усмехнулась: через комнату — за шкафом — подергали ручку двери. Стало быть, уже готов. Снова будет громыхать до полуночи. Хорошо, что перетащила сюда диван. Зимой не будет жарко — тянет от дверей террасы, — зато спокойней, чем в другой комнате. Чтобы избавиться от гнетущего чувства, которое нагоняло на нее присутствие Адомаса, Милда принялась думать о Гедиминасе. «Когда встретимся, снова небось предложит перебраться в Лауксодис». В воображении всплыло заплаканное лицо Аквиле, она вспомнила странный сон, холсты, — и вдруг, к своему удивлению, осознала, что ничто не связывает ее ни с этими комнатами, по которым гуляет сквозняк, ни с окоченевшими деревьями за окном. Разве что печка, пока не остыла, держит ее здесь, уютно дышит в спину. Но если завтра не растопить — все… Можно собрать узелок и уйти. Пианино? В деревне пианино будет звучать громче, чем в гулких каменных стенах, которые впитывают человеческое тепло и не отдают его. Деревня! Закрытые на ночь хлева, сонное тявканье собаки. Под потолком керосиновая лампа, украшенная разноцветной бумагой… Веселая пальба березовых поленьев в очаге… Шипят кастрюли… Голова Гедиминаса, склоненная над книгой. И вихрастый мальчуган. Непременно мальчуган. Ползает у ног Гедиминаса. А может, у него на коленях или в кроватке. Но вихрастый, что-то рассказывающий на птичьем языке… А за окном завывает ветер. Даже мороз подирает по спине, когда слышишь этот вой в жарко натопленной избе, где все надежно, славно и взаправду… А вот и шаги в сенях. Стук в дверь. Путник! Промокший под дождем, озябший на ветру…

— Добрый вечер, фрау Милда.

Милда вздрогнула — в дверях террасы стоял Дангель.

Без пальто и фуражки, в штатском. Серый, с иголочки костюм, белая сорочка с крахмальным воротничком, переливчатый галстук. Волосы цвета воска гладко зачесаны кверху. Одна рука спрятана за спиной, словно он тоже только что грелся у печки, другая — в кармане. На бледном лице блуждает не свойственная Дангелю улыбка: он словно извиняется за неожиданное вторжение.

— Скучаем, фрау Милда? — Голос зато был всегдашний: самоуверенный, чуть насмешливый, даже вызывающий, — голос хозяина.

— Как вы сюда проникли? — придя в себя, сердито спросила Милда. — Вы не в ту дверь попали: надеюсь, вам нужен господин Вайнорас?

— Как раз нет. Если вам угодно, я пришел, так как знаю, что его нет дома, фрау Милда. Вас это не радует? Это не удивительно: красивые женщины забывчивы.

— Вы всегда так себя ведете: снимаете пальто, обшариваете комнаты и только потом представляетесь хозяевам?

— Oh nein, madam! [37] О нет, мадам! (Нем.). — Дангель доверительно улыбнулся. — Лишь в тех случаях, когда хозяева не встречают в передней. Тебе неприятно это слышать, дорогая?

— Нет, господин штурмфюрер. — Милда говорила, не глядя на Дангеля, но чувствовала, как он раздевает ее взглядом. — Мне неприятно вас видеть, господин начальник гестапо. Было бы лучше, если б вы ушли.

— Грустное начало. — Дангель изобразил вздох. Спрятанная за спиной левая рука повисла, и Милда, покосившись, увидела в ней пакет Саргунаса. — Ein recht trauriger Anfang [38] Действительно, грустное начало (нем.). . А я-то думал, этот стол накрыт в мою честь!

— Прошу вас без шуток. У меня нет желания шутить.

— Простите, фрау Милда. Я не думал, что невинная шутка может обидеть женщину, с которой я в общем достаточно близко знаком. — Дангель подошел к столу, похлопывая по ноге конвертом Саргунаса, и, подняв недопитую бутылку вина, посмотрел ее на свет. — Мне очень жаль, Милда, что наши отношения оборвались. Вы для меня не очередное приключение, дорогая. Мое чувство много глубже, чем вам кажется. Ваш поэтический друг назвал бы это любовью, но я не могу выговорить это слово не поморщившись: не терплю банальностей…

— Вот уж одолжили, господин Дангель. — Милда неожиданно для себя рассмеялась и впервые за весь разговор посмотрела на Дангеля прямо, с подчеркнутой враждебностью.

— Зачем усложнять, Милда, мы же на «ты». — Дангель поставил бутылку на место и с деланной беззаботностью осмотрел стол.

— Это тоже банально, господин Дангель.

«Все банально, даже убивать людей — так поступают со времен Каина и Авеля, хотя и не с таким размахом и не так изысканно, как вы», — едва не добавила она.

Дангель швырнул пакет Саргунаса на диван. Он был вскрыт, этот пакет.

— Два бокала, две тарелки, две вилки и два ножа, — перечислил он, оглядев стол и садясь на стул лицом к Милде, которая все еще стояла, прислонясь к печке. — С господином экс-учителем пировали? Удобный случай, супруга-то нет дома…

— Разумеется. А вы, господин Дангель, тоже решили этим воспользоваться?

— Вы на диво проницательны, фрау Милда. — Дангель откинулся на стуле, помолчал, поглядывая в потолок. Лакированные штиблеты поскрипывали под столом. — Кроме того, обладаете завидной интуицией: сегодня я вам звонил, но вы не снимали трубку. Правда, мне тоже грех жаловаться на отсутствие этих качеств. Чутья или там проницательности. Но вы понимаете, конечно, что я сижу здесь не только благодаря этим качествам, — бывает, в человеке зарождается сила, сильнее чувства долга; тем более — если замешана женщина. Я вступил в ваше сонное королевство не должностным лицом, — сами видите, я не в форме, — а просто-напросто Христофом Дангелем. Мое имя Христоф, Милда. В свое время вы выговаривали его без запинки.

— Перестаньте. — Милда спрятала покрасневшее лицо в воротник халата. — Если в вас осталась хоть крупица человечности, не напоминайте мне об этом.

Дангель усмехнулся. Только на миг сверкнули сахарные зубы, но эта промелькнувшая улыбка обожгла Милду. Она слышала голос: сочный, живой, который мог меняться до неузнаваемости, в зависимости от обстоятельств, — сейчас Дангель ворковал, как голубь на крыше, — но не уловила смысла первых фраз.