Эрнст Бутин - Суета сует

— Объясняю, — Ватагин внимательно оглядел всех. — Вверх от нашего лагеря мы разведали. Пусто. Внизу же по Листвянке прошлогодняя партия Тихомирова имела хорошие пробы, да и у нас Георгий Николаевич получил однажды приличный результат. Вывод? Надо проверить притоки. Начнем с этого. Геология и рельеф обнадеживающие. Вопросы?

Георгий задрал голову и, сморщив нос, вгляделся в небо.

— Под снег бы не попасть…

В вышине кружились, метались по ветру первые снежинки.

— Нам до ноября полагается быть в поле, — Ватагин сложил карту, — так что это не возражение.

— А что мы за оставшиеся дни сделаем? — возмутилась Вера. — Я как геолог говорю. Наковыряем только. Лучше на тот год прийти и обстоятельно разведать…

— Площадь закрывают в этом году, — оборвал Ватагин. — На тот год искать здесь не будут. Надо взять пробы, и молите бога, чтобы повезло, — он улыбнулся, — тогда, может, разрешат зимой пройти шурфы. Ты как, Буранов?

— А мне что? — шурфовщик сплюнул в костер. — Были бы харчи.

Степан Трофимович быстро глянул на него, засунул руки поглубже в рукава, точно в муфту.

— Болотина тама, — он смотрел в огонь, шевелил губами, — топь страшенная. Ты, Костянтин, не был, а я был.

— Вот и поведете, — Ватагин спрятал карту в полевую сумку, щелкнул застежкой. — Вы не только поваром и коннорабочим нанимались, но и проводником.

Старик помолчал, посопел.

— Мне что, я поведу. — Снял с головы шапку, вытер лоб задумался и вдруг выкрикнул так громко, что даже Буранов вздрогнул: — Пойдем! Пойде-ем! Я поведу. Я куда хошь поведу, хучь к черту в пасть. Тьфу, тьфу, — Степан Трофимович перекрестился, испуганно оглянулся, — во брякнул, к ночи нечистого помянул. — Повернулся к начальнику, ткнул в его сторону, чуть не в лицо, шапкой. — Поведу! Но помни, Костянтин, я ни за что не отвечаю! Ты в ответе!

— Да что с вами? — растерялся Ватагин. Отвел руку Степана Трофимовича. — Вы ведь сами советовали здесь поискать. И не раз…

Старик неожиданно успокоился.

— Ищите, ищите, — буркнул он. Встал, кряхтя, потер поясницу, взял ведро. — А по мне, хоть бы этого золота вовек не найти. — И поплелся, шаркая, к реке. Слышно было, как он ворчит там, побрякивая ведром о камни.

Буранов потянулся, снял с рогульки чайник и замер, удивленно всматриваясь в темноту. От речки, размахивая пустым ведром, бежал, спотыкаясь, Степан Трофимович.

— Ах ты, беда! Накликал лукавого! — Старик тяжело дышал. — Идет ктой-то. По речке слышно, как покрикиват.

— А идет, так пущай идет. Как раз к чаю. — Буранов разлил чай, лег к костру. — Садись, не мельтеши. — Он с треском разгрыз кусок сахара, дунул в кружку.

Степан Трофимович посмотрел на него, тихонько присел рядом. Обхватил ладонями кружку, но пить не стал — крутил головой, прислушивался к ночи.

Уже слышно было, как кто-то шел по тропе вдоль реки, шуршал ветками, и вскоре из темноты показался невысокий кривоногий старик, а за ним два оленя: один верховой, другой с поклажей.

— У-у, нехристь! — плюнул Степан Трофимович. — Напужал как! — И тут же заулыбался, подмигнул Буранову. Крикнул бодро: — Здорово, Василий!

— Здрасита! — Василий поклонился с таким видом, словно только вчера был здесь. Разгрузил оленя, шлепнул его по спине: — Ходи, ходи, кушай!

Подошел к костру, присел на корточки.

Этого старого охотника-эвенка знали на прииске. Где он жил и откуда приходил — не интересовались. Появлялся Василий обычно неожиданно, дня два-три пил, пел песни, покупал в магазине всякие пустяковины, раздаривал их приисковым мальцам, угощал каждого встречного, лез целоваться… Потом так же неожиданно исчезал на несколько месяцев.

— Что нового, Василий? — Степан Трофимович подал охотнику кружку с чаем. — Что-то уж больно ты сурьезный.

Василий не мигая смотрел в огонь, и широкое плоское лицо его было неподвижным.

— Какие у него новости… — Буранов широко и звучно зевнул. — Он людей небось год уже не видел. Точно, Василий?

— Худо, худо, — старый эвенк сморщился, словно ему стало больно, и щелочки глаз под припухшими веками совсем исчезли, — эта война шибко худо. Николка, сын, ушел. Патрон нет, порох нет, дробь нет. Ерошка, Николкин сын, совсем один остался. Худо, вовсе худо.

У костра замерли. Даже пропустили мимо ушей, что у Василия оказался какой-то сын Николка и внук Брошка.

— Какая война? — повернул к охотнику побелевшее лицо Ватагин. — О чем ты, Василий?

Буранов осторожно поставил кружку на землю, натянуто улыбнулся:

— Он, поди, финскую вспомнил. Я ж говорю, год людей не видел.

— Слышь, Василий, — Ватагин осторожно тронул старого эвенка за плечо. — С кем война-то? Финны? Японцы?

— Не-е, другой. — Василий опять крепко зажмурился, лицо его опять собралось в складки, и из-под века мокро блеснуло. — Большой война! — Поднял руки над головой, развел их, очертив круг. — Шибко большой.

— Немцы, — тихо сказал Ватагин.

— Немеса, немеса, — закивал Василий, — она, немеса!

Все, еще не веря, посмотрели на Ватагина, потом опять на Василия. Что за война? Откуда? Следили за лицами друг друга, ждали, что вот-вот кто-нибудь засмеется, крикнет — ловко, мол, вас разыграли… Но никто не смеялся. Никто не крикнул. И все поняли — война!

— Как же так? — Георгий снял очки, торопливо протер их пальцами. — У нас ведь с ними пакт.

— Пакт не пакт, а вот… — Буранов привстал. — Мы тут сидим, а там уж, наверное, запасных призывают. Давно идет? — хмуро спросил он.

Василий пошевелил губами, посчитал. Раскрыл ладонь, прижал два пальца и протянул руку Буранову.

— Больше три месяса. Однако, июнь начало… Немеса коло Москва стоит.

— Чего? — Буранов замер, и лицо его вытянулось.

— Сколько? — придвинулся к Василию Ватагин. — Где немец стоит? — Взял старика за грудь, рванул к себе. — Три месяца?! Да мы за три месяца в Берлине уже бы тридцать три кучи наворочали!.. «Коло Москва», — передразнил он и вдруг заорал так, что на шее вздулись жилы: — Я тебе покажу «коло Москва»! — Тряхнул старика, уставившись на него бешеными, выкатившимися глазами. Потом отшвырнул. — Провокатор!

Тихонько заплакала Вера. Ватагин оглянулся на нее.

— Чего вы? Врет он все!

— Зачем врет? Зачем так говоришь, начальник? Сам врет. Больно злой… — Василий отполз в сторону, сердито смотрел на Ватагина. — Моя сам больно боится. Николка ушел… — Старик тоже заплакал, поскуливая.

— Батюшки, владычица-троеручица! — ахнул Степан Трофимович. — А у меня Ванятка должон осенью вернуться. Я и подрядился-то с вами, чтоб заробить, встретить честь по чести… Как же это, Костянтин? Не отпустят его, значит, Ванятку-то?

— Да не верьте вы, — поморщился Ватагин. — Напутал он что-то.

— Зачем путал? На, читай. Умеешь? — Василий торопливо порылся за пазухой, протянул засаленную газетную страницу.