Эрнст Бутин - Суета сует

— «Призванный на собор Никон явился не смиренным образом, — монотонно продолжал Паисий, и слышно было, когда он переводил дыхание, как потрескивают свечи, — но осуждал нас, говорил, будто у нас нет древних престолов, и наши патриаршие рассуждения называл блудословием и баснями».

Никон кашлянул. Все вздрогнули, испуганно, встревоженно взглянули на него. Он улыбнулся, отмахнулся слабо ладонью: «Продолжайте!»

Паисий дочитал. Рязанский митрополит Илларион поднял лист к самым глазам и торопливо, путая слова, прочитал то же самое по-русски. Никон слушал внимательно, даже ухом к старцу повернулся. Крепился, кусал в кровь губы, но чувствовал — подкатывает под сердце, раздирает грудь страшное, неуправляемое желание взвыть, заорать, крушить все, ломать, визжать, топать, смешать с кровью и грязью это сборище. Красные, желтые круги плыли перед глазами Никона. Он видел, как в этих кругах ныряет лицо Иллариона, как шевелятся его губы, встопорщивая редкие белые усы, и казалось ему, что рязанский митрополит кривляется, подмигивает, ухмыляется, строит рожи. Никон не выдержал, гаркнул так, что колыхнулось пламя свечей.

— Если я достоин осуждения, то зачем вы, как вора, привели меня тайно в эту церковку?! Зачем здесь нет царского величества? Я принял патриарший жезл в Соборной церкви. — Он на вытянутых руках выкинул далеко перед собой посох. Голос гремел: — Принял патриаршество перед народом российским по его, царя и собора просьбе. Пусть они и судят! Туда, к люду московскому, в церковь Успения ведите…

— Там ли, здесь ли — все равно, — перебил Лигарид.

Никон оскалился, всем телом повернулся к нему.

— Дело совершается именем народа, советом царя и всех благочинных архиереев, — скучным голосом закончил Лигарид.

Александрийский Паисий и антиохийский Макарий медленно, будто плывя, подошли к Никону.

— Сними знаки святительские, — буднично пояснил Лигарид.

Никон крутил головой, заглядывал в лица вселенских патриархов. Лица были равнодушные.

— Нате, возьмите. — Он сдернул с головы клобук, начал отколупывать ногтем жемчужины. Не получилось. Вцепился зубами, дернул. Волосы разметались, рассыпались по плечам. Никон поднял голову, встретился взглядом с Лигаридом, швырнул клобук ему в лицо: — Возьми, разделишь с этими! — кивнул на патриархов. Потянул через голову панагию. Цепь запуталась в волосах, в бороде. Никон торопливо дернул ее, взвыл от боли, вырвав клок бороды. — Хватайте, делите. Достанется каждому золотников по пяти, по шести. Сгодится вам на пропитание.

Он ткнул панагию почти в лицо Макарию. Тот отшатнулся, забормотал что-то неразборчиво и зло, но иконку принял.

Александрийский Паисий снял с головы какого-то убогого греческого монашка грубую скуфейку, потянулся к Никону, чтоб надеть, но тот вырвал ее, надвинул вкривь себе на голову. Раздерганная борода торчала клочьями, из-под скуфейки выбились седые волосы, и вид у бывшего патриарха был дикий, звероватый.

— Вы, бродяги бездомные, побирушки, за милостыню не токмо правду, веру продать готовы. Хватайте, все хватайте, прячьте по кошелям…

— А определено тебе жить в Ферапонтовой монастыре, что рядом с Кирилло-Белозерским стоит, — скучающе объявил Лигарид, выждав, когда Никон задохнулся от ярости и умолк.

Никон швырнул посох, наступил на него. Хрустнули, растираясь в соль, самоцветы. Все ахнули, остолбенели от такого великого святотатства. Уставились на ногу Никона, на посох — шелохнуться боятся.

Никон вырвал у втянувшего голову в плечи, посеревшего от страха монашка палку, взмахнул ею и вдруг замер. Вспыхнуло в памяти давнее: «Проклянешь и себя, и иноземную ложь, когда по твою душу судить придут. Помянешь меня!» И с высоко поднятой палкой, не ударив, вышел он из церкви. Его поразило только сейчас понятое: надо же, он и Аввакумка — лютые враги, непримиримые, по-разному добро понимающие, а судил их один собор, один собор и расстриг: протопопишку в мае, а его, патриарха, нынче. Сравняли, стало быть, рядом поставили? Кто прав, где истина? Неужто нет ее, неужто оба ложной дорогой шли? Неужто все это суета и никому прочим до правды духовной дела нет? Неужто прочим все едино, что Никонова вера, что Аввакумова?

Лошадь, запряженная в сани, уже ждала опального патриарха. Крупно вздрагивала покрытой инеем кожей, крутила мордой, сторожко шевелила ушами. Бесились, гоготали стрельцы. Налетали по-петушиному друг на друга, согреваясь, сшибались на грудки, терли щеки, хлопали рукавицами по бедрам.

Бывший патриарх подошел не спеша к саням, рухнул на бок. Феодосий скромненько пристроился рядом.

— Псы, объедки жрущие, трутни! — выкрикнул Никон и погрозил кулаком в сторону дверей храма.

— Никоне, Никоне, буде злобствовать, — посмеиваясь, попросил крутицкий митрополит Павел. — Чего уж теперь-то горло драть.

Он и архимандрит Сергий, поеживаясь от холода, подошли к саням.

— На земский двор, — приказал Сергий.

Стрелец чмокнул на лошадь, покрутил вожжами.

— Э-эх! — Он повернул к благочинным огорченное лицо, и Никон узнал в нем рыжебородого Арсения. — А я думал, сразу — в яму, к свойственнику его Аввакуму. Думал, на чепь, в колодки.

— Успеется, — засмеялся Павел. — Будет ему и чепь, и колодки.

— Тогда ладно, — Арсений повеселел, заорал дурным голосом: — Ну, нехристь, трогай!

Лошадь дернулась, сорвала примерзшие сани, окуталась паром. Расступилась реденькая толпа, и Никон, косясь на равнодушные лица зевак, крикнул:

— Вы хотите меня, как Филиппа, удушить?! Проклинаю вас, греческие лизоблюды, холуи. Отлучаю вас от святой матери-церкви!

В толпе похохатывали, но, услыхав проклятие, перепугались, попятились.

— Никон, перестань лаяться! — потребовал Сергий. — Худо будет!

Феодосий скатился с саней, подбежал к Сергию, подбоченился. Крикнул визгливо, злым и дрожащим голосом:

— Патриарх велел сказать: если ты власть — приди и зажми ему рот!

Никон через плечо глянул на растерянное лицо архимандрита, расхохотался. Сергий вцепился в плечо Феодосия, тряхнул эконома:

— Как ты смеешь?! Как смеешь простого монаха патриархом величать?

Феодосий сорвал с плеча руку архимандрита, отскочил на шаг, раскрыл рот, чтобы облаять Сергия, но из толпы вывернулся щуплый мужичонка в рваном армяке, пьяненький и шутоватый.

— Патриаршество дано Никону свыше, — выкрикнул он пронзительно, — а не от тебя, гордого! — И победно посмотрел на народ.

В толпе одобрительно загудели, пододвинулись ближе. Но стрельцы уже подхватили мужика под руки и поволокли прочь. Мужичок расслабленно висел на руках стрельцов, волочил, не подгибая, ноги, глядел перед собой сосредоточенно и покорно. Стрельцы небольно, острастки ради, шпыняли его в шею, под ребра, посмеивались.