Андрей Упит - Новеллы

Нужна ясность. Для самой себя. Так нельзя… Так больше нельзя!..

Зийна Квелде вышла на улицу. Письмо лежало в кармане, но она не думала о нем. Не думала и о том, куда идет, хотя и знала куда.

Она знала, что Зиле женат и где его квартира, хотя никогда об этом и слова не было сказано. Она знала, зачем идет туда, хотя и не думала об этом.

— Меня зовут Зийна Квелде, — представилась она женщине, которая впустила ее. — Я актриса. Зиле меня хорошо знает.

Она сама с удивлением прислушивалась к своему голосу. Но ведь это же ее собственный голос…

— Мужа сейчас дома нет, если вам нужен лично он. А если кто-нибудь другой, то пройдите.

Зийна Квелде остановилась посреди просторной, светлой комнаты.

Значит, вот она, его жена… Немного моложе ее. Среднего роста, простая и серьезная. Ничего особенного с первого взгляда и не обнаружить. Очень чисто одета, без следов кухни и стирального корыта. Руки гладкие и чистые, но явно привычные к работе. Ни одна черточка не выдаст, приятно ей это посещение, неприятно или совершенно безразлично. Лицо довольно любезное, но сдержанное и спокойное.

Зийна Квелде почувствовала какую-то неловкость.

— Я актриса, которая играла в его новой пьесе.

Та кивнула головой.

— Я знаю. Я вас знаю.

Зийна впилась глазами в ее лицо. Что же эта женщина думает? Знает она или нет?

— А я вас до сих пор не знала. Вы, очевидно, редко выходите из дома?

— Нельзя сказать. Довольно часто. Ходим на все премьеры… Но вы присядьте хоть на минуту — если не спешите.

Они присели к письменному столу Зиле. Каждая в своем конце — пустое кресло его посредине.

— Значит, здесь он работает… — вымолвила Зийна, поворошив несколько исписанных страниц.

— Да. Только я вас прошу ничего тут не перепутать. Он этого не выносит.

Зийна улыбнулась.

— Вам, вероятно, пришлось хорошо усвоить, что ему нравится, что нет.

— Мне — нет. Я это знаю и без усвоения. Я у него ничего не перепутаю. А посторонних он не выносит.

— Ах, посторонних… — Зийна нервно передернулась. Ей хотелось смеяться. Но она сдержалась и только презрительно надула губы. — Очевидно, интересно быть женой писателя? Вы очень жалуете своего мужа?

— Ну, мне кажется, не я одна.

Зийна чуть заметно покраснела. Что это, скрытый намек или простодушие? Она решила переменить разговор и спохватилась только тогда, когда уже произнесла эту фразу.

— Вы только вдвоем живете? Детей нет?

— Нет.

— Скажите… Вы должны понять, почему меня интересует жизнь женатых людей. Вам не скучно, не монотонно — так вот вдвоем?

Она взглянула в глаза гостье и улыбнулась.

— Скучно и монотонно — с таким человеком! — Она встала и подошла к полке. Руки ее ласково скользнули по синим и серым корешкам книг. — Видите, вот они, наши дети. У нас большая семья. Нет — мы не знаем монотонности и скуки.

— Но вы-то тут при чем?! — невольно вырвалось у Зийны.

Та не слушала ее, листая толстый том и вглядываясь в мелкий шрифт плотно набранных страниц.

— Я тут знаю любую строчку, — еще когда это было рукописью. Я знаю, как возникают в его воображении эти люди, как они говорят и действуют, будто живые. Я знаю, как возникли в его голове те мысли, которые теперь стольких вдохновляют и увлекают. Как они терзали его своей первоначальной смутностью и как постепенно преобразовались в ясные проблемы и их разрешение. Я все знаю. Я все сопережила. А вы говорите о монотонности. Я сомневаюсь, чтобы ваша, полная перемен и переживаний, жизнь была бы разнообразнее.

— Но вы-то тут при чем? Вы тоже писательница?

— Нет, но я его жена.

Зийну Квелде чем-то уязвила убежденность и уверенность в себе этой женщины.

— Ах, так — значит, вы его вдохновительница, так сказать, идеал. Я слышала, он почти у всех у них должен быть. Скажите, он должен быть необычайно привлекателен — этот идеал художника?

Нечто вроде легкой иронии сверкнуло в глазах женщины, сидящей на другом конце стола.

— Это фраза, о содержании которой меньше всего думают те, кто чаще всего ее произносит. Вдохновительница и идеал… Их вдохновение и их идеалы в них самих. Течение любого потока жизни оставляет в их душе золотой песок. А мы, мы потому и есть рядом, что видим его, что мы там, где они рассыпают эти самородки в своих произведениях. Мы тут, когда им нужен человек, которому можно рассказать о своих рождающихся замыслах. Которому можно поверять терзающие их сомнения и мучительную тревогу. Которому можно показать картины и изваяния, возникающие под их рукой. Живая, совникающая и сопереживающая — вот какая им нужна. Эти стены вокруг, они безмолвны, и бумага, она нема. Им нужно чувствовать вблизи живое сердце.

— Это я понимаю… Но, значит, жена художника сама пассивность. Мне кажется, что и у нее могли бы быть свои взгляды, свои стремления и жизнь. Вы не обессудьте, но мне кажется, что это какое-то своеобразное духовное рабство, то, как вы представляете себе задачу жены художника. Добровольное рабство, а потому и самое тягостное.

— Если так смотреть, то все мы рабы. Своего долга, своего характера, своего сердца. Называйте, как хотите. Но это только старое и неподходящее слово, в которое вы хотите втиснуть все глубокое содержание жизни. Это и труд — радостный, творческий труд. Это и сознание своего значения, хотя имени своего эта женщина не видит ни на одной афише, ни на одном углу.

Зийна кусала губы. Что-то подкатывало и рвалось наружу. Но не хотелось быть бестактной и обижать человека без нужды.

— Признаюсь, мне несколько чуждо то, о чем вы говорите. Такая уж у меня цыганская натура. Представить себе идиллию семейной жизни я никогда не могла. Но вам все же никогда не казалось, что вы слишком привязываете своего мужа к семейному крову и к себе? Ведь им всем необходимы широта жизни, свежесть, смена впечатлений. Необходим ветер и открытое небо, чтобы не свыкнуться с тяжелым воздухом и плесенью теплого угла.

Ее уже явно начала раздражать улыбка превосходства на спокойном лице женщины, ее достоинство и несокрушимая уравновешенность.

— Теплый угол… Вы так подчеркнуто произносите это слово. Тогда я вас спрошу. А вам не приходит в голову, что необходим свой угол каждому работнику умственного труда, где бы не нарушали его раздумия? Теплый угол… Да, озябшими руками нельзя писать. Только те, кто не работает и кому не над чем работать, могут слоняться по свету и жить одними удовольствиями. А праздные гуляки, — вы думаете, они не знают, что такое теплый угол и плесень? Из одного такого угла в другой — вот и вся их жизнь. Это им необходимо, чтобы не чувствовать запаха плесени, которая в них самих. Это те, у кого душа гниет…

— Но можете мне поверить — и те, у кого душа цветет, порою любят вырваться на простор. Хотя бы ради того, чтобы освежиться и рассеяться. Я очень почитаю вашего мужа и не сомневаюсь в вашей согласной жизни. Очевидно, вы можете оценить его как художника выше всех. Поэтому и думаете, что ради своей семейной жизни, домашнего спокойствия и — скажем открыто — вашего блага он должен избегать любого человеческого увлечения и развлечения, новых впечатлений и переживаний.