Михаил Соколов - Искры

Следом за ним черный, как трубочист, ввалился Федька. Ребята и девки ахнули и бросились на разостланную белую полость, хватаясь за животы от неистового смеха.

Не успели эти двое рассказать о своих приключениях, как, мокрый с ног до головы, весь в грязи и без фуражки, явился Яшка, и новый взрыв смеха наполнил хату.

Оказалось, что, спасаясь от Полкана, Яшка угодил в речку и добрых полчаса вылавливал в темноте высыпавшиеся из-под рубахи яблоки.

— Лопайте! — Одной рукой держа подол рубахи, другою Яшка бросал ребятам испачканные грязью яблоки, и тут только заметил Оксану. Руки у него невольно одернули рубашку, и яблоки дробно посыпались на пол и разбежались в стороны.

Яшка смущенно вышел в переднюю, не зная, то ли уходить домой, то ли оставаться.

В передней, поджав ноги, дремала на сундуке тетка Агапиха, ожидая, когда ее позовут девчата. На старинной, покрытой рядном деревянной кровати, разбросавшись, спали мальчик и девочка, то и дело ожесточенно почесываясь во сне. В углу, у потемневшего лица Николая-угодника, мерцала лампадка, копотью густо чернила потолок.

К Яшке вышла Алена, укоризненно зашептала:

— Это ж страм перед Оксаной! Да еще исподники белеют сзади! Иди домой, переоденься.

— Она все время будет, чи уйдет?

— Опять «чи»?.. Не уйдет, не бойся!

Не прошло и получаса, как Яшка явился в другой одежде. Теперь он нарядился в самое лучшее, что у него было. На нем была дорогая суконная тройка, белая рубашка, заправленная в шаровары, лакированные сапоги и новый картуз, из-под которого непокорно вихрились его черные волосы.

Оксана посмотрела на него, и они приветливо улыбнулись друг другу.

— Да, из Яшки, кажется, хлебороба но получится, ты был прав, — сказал Леон Федьке.

Гулянье было в разгаре. Федька то лихо играл, то, отдав Леону гармошку, плясал, выкидывая всякие коленца. На столе, на белой льняной скатерти, были расставлены тарелки и блюда с жареным гусем, колбасой, сельдями, рисовой кашей с изюмом, яичницей-глазуньей, с лапшевником, залитым сметаной, посредине возвышалась гора яблок, груш и рядом с ней — огромный кувшин меду, а на табурете стояло ведро вина. И все это было заготовлено правдой и неправдой, иное заблаговременно, иное сегодня, и самые главные затраты на угощение сделал Яшка.

Лишь только ребята выпили по второй чарке, как в дверь настойчиво постучали.

Тетка Агапиха, узнав голос, всполошилась.

— Атаман!

Все притихли и посмотрели на Яшку. Никто не знал, чем кончится, если не открыть дверь такому гостю, и тем более не знали, что будет, если открыть.

— Садитесь за стол. Ешьте! Пейте!.. Левка, возьми гармошку, Федька, пляши. Ну, веселее! — скомандовал Яшка, а когда хата наполнилась гамом и топотом ног, велел тетке Агапихе открыть дверь.

В хату, щуря глаза, вошел атаман Калина, следом за ним — Нефед Мироныч.

— Видал? — переглянулся он с атаманом. — Свадьба, истинно кошачья свадьба!

Калина обвел глазами участников вечеринки, задержал строгий взгляд на ведре с вином и, поправив усы и выпятив живот, начальственно спросил:

— Кто тут хозяин?

— Я, — боязливо отозвалась стоявшая позади него тетка Агапиха.

Атаман презрительно скосил на нее глаза и, не удостоив ее ни одним словом, грозно загремел:

— Я спрашиваю, кто это гульбище непутевое под годовой праздник устроил?

— Я, — спокойно ответил Яшка, выходя вперед и заложив руки за спину, — Я устроил, Василь Семеныч, а они, — указал он на парней и девчат, — мои гости. Могу и вас пригласить, ежели не чураетесь молодых людей.

— И я, — вышел Леон на середину комнаты, козырьком фуражки прикрывая шишку на лбу.

— И я, — подкатился юлой Федька, притопывая ногами и гримасничая.

Калина не знал, на кого смотреть и что говорить. Он растерянно глянул на Нефеда Мироныча, на ребят и затоптался на месте.

Настя подошла к нему, задорно встряхнула головой:

— И я, Василь Семеныч. На леваде ж я вам говорила: мол, нонче вечером погутарим, помните?

Лицо у Калины побагровело, усы его зашевелились, и не успел он ответить, как из-за стола встала Оксана и сказала:

— Разве у вас в хуторе воры есть, господин Калина, что вы так поздно обходите хаты? То-то мой дядя, полковник Суховеров, так плохо отзывается о Кундрючевке, когда бывает в нашем доме!

Калина знал, что полковник Суховеров — помощник наказного атамана, и того, что Оксана назвала его дядей, было достаточно, чтобы повергнуть атамана в смятение.

— Я не знаю, как вас… Но ведь я ничего, барышня! Я ж только так, глянуть зашел — для порядка! — смущенно пролепетал он и невольно опустил руки к лампасам, как будто перед ним стоял сам полковник.

Но на Нефеда Мироныча слова Оксаны не подействовали. Он хмуро посмотрел на нее, на ее белое маркизетовое платье, на модные шевровые туфли с пряжками и потом строго глянул на Яшку. Тот стоял, как купец, в тройке, с бронзовой цепочкой на жилете — прямой, красивый и дерзкий. И Нефед Мироныч подумал: «Ловкий, шельма, любой девке голову закружит… А это и есть та вертихвостка благородная? Вишь, какая на язык!» — подумал, а вслух грубо сказал, видя, что кум его испугался имени начальства:

— Яшка, Алена, сейчас же домой, там распытаемся. А тебе, барышня…

— Не тебе, а «вам»? — поправила Оксана.

— Не велика шишка, знаем, чья… А тебе… — Но Яшка не дал ему сказать.

— Идите домой, батя. Не срамите себя и нас с Аленкой, раз не умеете обращаться с образованными людьми.

Этого Нефед Мироныч не мог снести. Расставив ноги, он зычно процедил сквозь зубы:

— А-а, паршивец, так ты с отцом, значит? Отца учить, как обращаться со всякими…

— Замолчите! — на всю хату крикнул Яшка, так что девчата испуганно переглянулись — не свет ли перевернулся, что сын так разговаривает с отцом?

— Пойдем, кум! Ну, и за каким лешим нас занесло сюда, дураков старых? — поспешил вмешаться Калина. — Это ж наши казачата веселятся, и управляет ими сын твой. Пошли, пошли! — потащил он Нефеда Мироныча за рукав к двери.

— Ну, придешь ты у меня домой! — вращая белками, грозился Нефед Мироныч. — Мы с тобой погутарим… Я с тобой потолкую, бродяга!

Яшка заложил руки назад и, как бык, наклонив вихрастую голову, двинулся на отца. Лицо его с черными усиками побледнело, в темных глазах сверкали злые огоньки, на лакированных сапогах, на бронзовой цепочке вспыхивали блики, белая рубаха была полурасстегнута, шаг — уверенный, и в этом блеске наряда его, в тяжелой, смелой поступи было что-то значительное, привлекательное и страшное.

Все расступились перед ним, и каждый ждал, что произойдет, но атаман решительно дернул за руку опешившего кума, и оба скрылись за дверью.

Федька, взяв гармошку, тихо сказал Леону:

— Вот он, настоящий Яшка! И это он — молодой, а как оперится? — и заиграл плясовую, весело подмигнув Насте. Та улыбнулась и пошла по комнате, отбивая чечетку.