Михаил Соколов - Искры

Долго продолжалась вечеринка. Когда расходились по домам, Яшка провожал Оксану. Он был хмур и молчалив и со стыда готов был отречься от отца.

— Это вы всегда так с отцом разговариваете, Яков? — спросила Оксана.

— Нет. А что?

— Нехорошо. Тем более при посторонних людях.

Яшка пожал плечами и сказал тихим, искренним голосом:

— Он оскорбил вас, а это все одно, что мне дать пощечину. Скажу по-правде, Оксана: я хотел ударить его. Довелись нам еще так говорить, мы подеремся. Вы слышали мои слова в саду возле речки. Как хотите думайте обо мне, но вы мне дороже родного отца, Оксана, и нравлюсь я вам или нет, а без вас мне жизнь не жизнь.

Оксане хотелось сказать, что она не думала об этом и думать не будет, но у Яшки было такое мрачное настроение, что она боялась, как бы он не наговорил ей дерзостей. И она промолчала.

Яшка понял это по-своему и продолжал:

— Вам сейчас мои слова, может, не по душе придутся, но мне нечего таить от вас. В следующий раз вы меня тут не застанете.

— Не застану? — удивилась Оксана. — Куда же вы денетесь?

Яшка усмехнулся.

— Я вам так скажу, Оксана: на этот хутор, на отцов этих мне тошно стало смотреть, а не только слушать их. Не знаю, от ваших ли книжек, — сделал он ударение на слове «ваших», — или от слов ваших про то, что такая хуторская жизнь варварством и дикостью называется, но за последний год я себе места тут не могу найти. Опротивело все до тошноты, дикость эта ихняя, измывательство над людьми, жадность отцова, и самое главное — эти допотопные понятия о жизни…

— В чем же именно?

— Во всем: в хозяйственных делах, в любви даже.

— В любви? — с усмешкой спросила Оксана.

— Да. Вот, к примеру, — Яшка хотел сказать: «Вы нравитесь мне, но отец не разрешит мне жениться на вас», но сказал — Вот, к примеру, идут впереди нас Аленка с Левкой и воркуют, как голубки. А того не понимают, что пожениться с Левкой отец ей не позволит. Ну, а какое ему дело, спрашивается? Казацкая кровь размешается? Капитала у Левки нету? Подумаешь, велика беда!

— Значит, вы бунтовать вздумали против отцовских порядков? Однако вы смелый, Яков, — заметила Оксана.

— Будешь смелым, коли они, эти порядки, никакого разворота не дают. Я так смотрю на жизнь: ты делай, что хочешь, а мне не мешай. Может, я зайцев буду стрелять и в Москву отправлять, — это никого не касается. Каждый волен делать то, что ему любо. Вот и сегодня: ну, зачем атаман и отец явились? Показать свою власть и разогнать нас по хатам. А какое им дело?.. Не хочу я, чтобы атаман и старики совали нос в мои дела, — со злобой сказал Яшка и, помолчав, как бы подбирая слова, продолжал: — Вот почему я такой и «бунтую», как вы сказали. Не могу, не хочу так жить, и все одно добьюсь своего, как бы отец ни крутил. Он открутил свое…

— Яшка на жизнь жалуется, — тихо сказала Алена Леону, и они остановились. — И что он за парень, не пойму я его!

К ним подошли Яшка и Оксана.

— Что ты все наговариваешь Аксюте? Все уши, должно, прожужжал, — шутливо обратилась к нему Алена.

— Я говорил, что отец не разрешит вам пожениться, — прямо и резко ответил Яшка.

Оксана смутилась, ей казалось неудобным говорить об этом, но Алена переглянулась с Леоном и, нимало не теряясь, бойко ответила:

— А мы у него и спрашиваться не будем!

Яшка похлопал Алену по плечу и сказал, обращаясь к Оксане:

— Слыхали? Не каждая на такое решится.

Оксана ничего не ответила, но про себя подумала: «Сильные люди, — что брат, что сестра…»

На другой день святили яблоки. Кольцом обступив церковь, в ограде толпились хуторяне, ожидая выхода отца Акима. На земле, на белых платках лежали краснобокие яблоки, стояли стаканы и блюдечки с медом. От нечего делать бабы делились новостями, встревоженно слушали рассказ попадьи о том, как ведьма, обернувшись снопом и посвистывая, заворожила гусака и утащила в свое логово, как гонялась за батюшкиным работником, норовя утопить его в плесе. Бабы сокрушенно качали головами, расспрашивали, какого именно гусака заманила ведьма, называли приметы своих гусей, и каждая обещалась сегодня же всю свою птицу покропить крещенской водой, а некоторые просили матушку, чтобы отец Аким устроил обход и сам покропил каждый птичник, а заодно хлевы и базы, — на грех ведьма доберется и до скотины.

Затрезвонили в колокола, и показался отец Аким в новой, из голубой парчи с золотом, ризе. Неторопливо окунув веничек в никелированную чашу с водой, он начал кропить яблоки и обнаженные головы людей, что-то приговаривая, а хор затянул положенные песнопения.

Хуторяне чинно стояли, наклоняя головы, ловили ладонями капли «святой воды», проводили пальцами по глазам. Но лишь только отец Аким отходил, в ограде поднималась суматоха: хозяйки хватали платки, блюдечки, проливая мед, роняя яблоки под ноги, и устремлялись к воротам, спеша поскорее попасть домой.

Позади отца Акима, волоча огромную корзину, подслеповатый казачок Пантюшка-безродный выкрикивал сиплым голосом:

— Жертвуйте, христиане, причту! — и яблоки сыпались в корзину.

А на колокольне, дергая паутину веревок, Яшка, Федька и Леон били в колокола, кидали девчатам яблоки и опять звонили и наполняли хутор благовестом.

Нефед Мироныч возвращался из церкви, как всегда, со своим кумом-атаманом и дружески с ним беседовал. Но на сей раз Калина испортил ему настроение, сообщив об участии Яшки в покраже яблок из панского сада: дед Муха утром принес ему найденный в саду Яшкин картуз.

— …Так-то, кум. Ты беспременно пройдись по нем вожжиной, чтобы такими делами боле не занимался, — наставлял Нефеда Мироныча Калина. — Не потерплю, чтобы сыны наши казацкие шкодили в саду их превосходительства! Ну, гульбище — это ребячье дело, а яблоки… Нам с тобой не в похвальбу такие дела. Эта шельма Оксана неспроста про дядю полковника говорила. Узнают там, в Черкасске, — нам с тобой первыми в ответе быть… Так-то, кум. А картуз приди возьми.

— Я с ним погутарю! Я ему покажу и гульбище, и яблоки! — бубнил Нефед Мироныч. — Спасибо, что в огласку не пустил, Василь Семеныч.

Нефед Мироныч шел из церкви сердитый, но казаки не обращали на это внимания: он всегда был таким.

— Ну, как косилочка, Мироныч? — по-деловому спросил Калина уже на улице. — Я слыхал, никак косу порвал?

— Порвали, нехристи! Спасибо, другая в запасе была.

Поодаль от них с группой хуторян шел неказистый, низкорослый казачок Пахом. Всю жизнь мечтавший о чине вахмистра и доселе не удостоившийся его, он любил быть среди знатных людей хутора, умел во-время вставить свое слово в каком-нибудь важном разговоре и был признанным компаньоном атамана.

— А ее можно заварить? — подал он голос.

— Ха! — ухмыльнулся Нефед Мироныч. — Отчего же нельзя? У хорошего хозяина задарма ничего лежать не будет.