Михаил Соколов - Искры

Стародуб взял его под руку и повел к выходу.

— За что вас уволил Жемчужников?

— А я почем знаю!

— Хорошо, идите и работайте, — спокойно сказал Стародуб, хотя внутри все у него кипело от негодования. «Когда я научу этого идиота, как надо обращаться с рабочими? — подумал он о Петрухине. — Это же шахтеры, отчаянная публика!» Потом, осмотрев кабинет штейгера, он распорядился удержать с Жемчужникова стоимость разбитой Недайвозом мебели и шкафов.

В один из праздничных зимних дней в город на базар приехал Игнат Сысоич с Марьей, привез сапоги. Но не успел он продать и двух пар, как к нему подошел франтоватый приказчик, деловито осмотрел товар и увел под руку Игната Сысоича в свою лавку.

В просторной, пропахшей дегтем обувной лавке Игната Сысоича ласково принял сам хозяин, невысокого роста худощавый человек с желтым лицом и маленькими глазками. Он тщательно осмотрел сапоги и расспросил, сам ли Игнат Сысоич их делал или подмастерьев имеет. Теперь Игнат Сысоич понял, о чем будет идти речь, и в свою очередь придирчиво осмотрел развешанные в лавке сапоги разного покроя и товара. Опытному его глазу нетрудно было заметить, что привезенные им на базар сапоги сработаны невпример лучше.

У купца глаз был наметан, и он без долгих разговоров тут же предложил ряду: он, купец Калюжный, будет поставлять товар, а Игнат Сысоич организует артель для поделки сапог и весь готовый товар будет сдавать в лавку.

— За барыши не изволь тревожиться, Игнат Сысоич, в-обиде не будешь, — дружелюбно говорил Калюжный, по-свойски хлопая по плечу будущего поставщика.

Игнат Сысоич, задумчиво раскуривая толстую купеческую папиросу, осведомился об условиях, но Калюжный, после длинного перечисления будущих своих хлопот, так и не сказал, сколько заработает Игнат Сысоич.

«Купца проведешь — на другой день помрешь», — вспомнил Игнат Сысоич мудрую поговорку и, выслушав увещевания Калюжного, обещал подумать.

Леон в душе был рад, что отец нашел дело, однако не возлагал больших надежд на сапоги и больше интересовался тем, твердо ли обещал Егор Дубов дать еще земли.

Игнат Сысоич поведал, как работал на земле Егора, но сейчас он смотрел уже на свое хозяйство по-иному.

— Да что ж с них, сынок, — говорил он, — с Егоровых-то десятинок — сыт, одет не будешь. Я теперь рассмотрел: на молоке кашу не сварили, так на воде и думать нечего. Надо к другому берегу прибиваться. Егор, бог даст, поправит дела, опять будет сеять пай, и опять нам тогда хоть во дворе сей, потому, как говорится: «С чужого коня среди грязи долой». Так и нам с чужой земли.

Он умолчал о том, что про себя уже решил принять предложение Калюжного, что после разговора с купцом мир предстал в его глазах совсем в другом свете, и он уже смутно видел в нем очертания собственной мастерской на хуторе, лавки в городе.

Чургина не было дома, он накануне уехал в Новочеркасск; Игнат Сысоич сидел у поддувала печки, на корточках, попыхивая тонкой папиросой четвертого сорта, и не спеша излагал свои мысли.

Леон возле этажерки рассеянно перелистывал журнал «Вокруг света», Марья на сундуке нянчила внука, Варя готовила обед.

— Я это к тому еще, хотел посоветоваться по-семейному: может, оно и тебе, сынок, понравится, сапожное дело, — несмело высказал Игнат Сысоич затаенную мысль. — Купец дело выгодное предлагает, остановка за нами. А я так думаю, сынок: бросай ты шахту, покуда душа цела, да начнем-ка мы чеботарством подманивать счастье, тут оно верней выйдет. Ну, а там поглядим. Даст Егор еще три десятинки — и их за ворота не выкинем, да так потихоньку и будем жить. И вместе будем, и думки разные душу перестанут мучить — вылез ты нонче из нее, из шахты энтой, али там остался, упаси бог…

Леон закрыл журнал, мельком взглянул в окно. Невдалеке виднелась новая кирпичная труба котельной шахты, фермы возводимого железного копра второго ствола, новое оштукатуренное надшахтное здание. Через выгон от шахты шли столбы. Недавно подвешенные к ним электрические провода толстым слоем облепил серебристый иней. На проводах рядками сидели галки, слышался их веселый галдеж. Ветер шаловливо качал их вместе с проводами, и иней снежной пылью сыпался на землю.

Леону вспомнились соломенные крыши кундрючевских хат, нищая, безрадостная жизнь на хуторе, и лицо его потемнело.

— Вот оно куда дед наш приехал, внучек, — разговаривала Марья с малышом, слегка подбрасывая его, — Не умер Данило, так болячка задавила.

Варя недовольно сказала:

— Ну, хорошо, батя, у вас дело наладилось, на кусок хлеба есть. А зачем вы Леву будете срывать с места? Получится там с Калюжным или нет, а парень уже работает и себя одеть, прокормить может.

— Да я не неволю его, дочка, как хочет, — отступил Игнат Сысоич, но тут же исподволь продолжал свое: — Конешно, если бы он сел рядом со мной, дела веселей бы пошли. Оно, видишь, дочка… — И он опять начал доказывать, что если уговориться с купцом, да получить от него хорошего товара, да пригласить еще человечка три и создать артель сапожную, так наверняка можно иметь неплохой доход, а со временем и свою артельную торговлю в городе открыть, купцом заделаться, — да мало ли может успеть в таком деле умный человек?

Леону не хотелось разочаровывать отца: пусть верит в то, о чем говорит, потому что иного у него нет.

— Я не знаю, батя, — вяло ответил он, отойдя от этажерки, — может, оно у вас и дельно получится, с купцом этим…

— Знамо дело, получится. А чего ж не получиться? — поспешил уверить Игнат Сысоич.

— Ну и хорошо. А только меня вы не трогайте и не тяните в Кундрючевку. Подгнили мои корешки там, и толку от меня не будет, даже если бы атаман с Нефадеем и согласились пустить меня туда. Да и отвык я от хутора за этот год. Мужика из меня не вышло.

У Игната Сысоича рухнули все надежды на сына, упало настроение и даже говорить расхотелось.

Лишь мать ободряюще сказала Леону:

— И правда, сынок: чем журавель в небе, так лучше синица в руки. У отца нашего голова завсегда вперед скачет, а ноги на месте стоят: яичко не успело наклюнуться, а он уже цыпленка на базар наметил и хозяйство на тот барыш расширить собрался.

Игнат Сысоич бросил в печку окурок и, старчески кряхтя, поднялся с корточек.

— И каким только бруском язык тебе наточили, накажи господь! — страдальчески произнес он и с досадой сплюнул.

Леон был не в духе: мать привезла ему письмо от Алены. В письме сообщалось, что Яшка как уехал прошлый год из хутора ставить свое хозяйство, так больше и не появлялся, и что как бы не выдал ее отец за сына богача из соседнего хутора.

«Но ты не беспокойся, раньше весны ничего не будет. А весной мы поглядим. Ты пока приискивай квартиру», — писала Алена, но это не утешало Леона. Однажды он уже подыскал квартиру и три рубля задатка оставил и купил кровать, одеяло, но Алена не решается жить с ним без венчания, без родительского благословения. Что ему делать? Поехать к ней и сказать: «Или бросай хутор, или наступил конец нашей любви?..»