Александр Патреев - Глухая рамень

Катя никак не хотела остаться дома и пошла тоже.

— Вымоем папку, он у нас и будет чистенький, — рассуждала она, идя мелкими шажками позади матери по узенькой тропке, закутанная в меховую шубку и малахайчик.

Ариша принесла в баню вязанку дров, наносила воды, потом затопила печку. Сырые дрова принимались плохо, гасли, и стоило большого труда разжечь их. Сложенная по-черному, печь ужасно дымила. Точно в неволе, сидела Ариша в предбаннике на лавке и ни о чем не думала больше. Дым медленно выползал из открытой двери — желто-синий, густой, неприятно пахучий, от него кружилась голова — и Ариша почувствовала слабость, вышла из бани, села у плетня огорода на столик, сколоченный Ванюшкой по осени.

Отсюда через плетень виднелась баня — старенькое, закопченное строеньице, показавшееся безнадежно убогим, — с ним она сравнила свою безотрадную жизнь.

От бани кричала Катя:

— Мам… а воры тоже буржуи?.. Они плохие?..

— Да, — ответила она нехотя.

— С ними чего делают?

— Судят.

— А потом? — Дочь одолевала расспросами, на которые и отвечать было не просто.

— Ну, перестань… Тебе не надо это… Ступай домой…

С лесного склада Наталка вернулась перед сумерками, собралась было пообедать, но, заметив в углу на гвоздике чапан, сообразила, что Горбатов приехал и что Ариша для него топит баню. Сунула за пазуху кусок хлеба и ушла помогать ей. Вымыла лавки и пол, еще принесла воды, настелила свежей соломы в предбаннике, потом побежала за Ванюшкой.

В бараке стоял содом, лесорубы галдели, о чем-то споря. Ванюшка сидел на койке и переобувался, Коробов Семен варил на плите пшенную кашу, Гринька Дроздов подкладывал в печь поленья, а Шейкин, помогая ему, чистил картошку в общий котел. Низенький, кривоногий Жиган стоял у дощатой переборки и, размахивая руками, старался перекричать Семена Коробова.

Когда Наталка вошла, Жиган повернулся к ней и смерил глазами с ног до головы — взгляд его был пристальный и тяжелый.

— А впрочем, — сказал он, — мне от того, что подпишутся на заем или нет, ни жарко, ни холодно. Кому охота — тот пускай жертвует… Пускай начнут, а мы… поглядим.

— Да уж начали, — сказал Коробов, помешивая кашу. — Всем подписаться надо. Я — староста, другим пример показать должен. Подписываюсь. Ванюшка, пометь.

Ванюшка — одна нога в лапте, другая босиком — подошел к столу, на котором лежал подписной лист:

— Есть: Сорокин и Коробов. Черед за Дроздовым.

— Пиши, — охотно отозвался Гринька Дроздов. — Вызываю Платона.

Платон Сажин испуганно откинул голову назад, сказал со злостью:

— Не дам!.. Государство налоги берет? Берет… Пусть и строит, а я тут ни при чем. Я получаю какую-нибудь сотню рублей, и если начну строить аэропланты да подводные лодки, то что от меня останется? В таком разе я должон без хлеба сидеть… А с пилой без хлеба зря отощать можно. Охота поесть послаще… И лошадь мне нужно…

Коробов Семен, Ванюшка, Сорокин и Дроздов обступили Платона.

— Не ты один, а все понемножку. Из немножка, глядишь, тысячи соберутся, из тысячи миллионы, — а нам их и надо.

— Ты башку поверни, — советует ему Сорокин. — Аэроплан ст о ит, к примеру, десять тысяч или сколь, а нас по Союзу одних лесорубов триста тысяч. По маленькому рублю — и двадцать штук готово… А рабочих сколько, а колхозников, а служащих. Ежели все по одной бумажке дадим — видишь, какая оборона стране получается!..

— А кто мне на лошадь даст? — огрызнулся Сажин. — Николай угодник, что ли?.. То-то вот и оно. В таком разе мне и лошадь купить будет не на что. А Самоквасов вон деньги зашибает…

Наталка заинтересовалась: этот высоченный, костистый Платон, с маленькими карими глазками, отбивался, как норовистая лягунья-корова, которую трогают за вымя.

— У нас нынче, — вмешалась Наталка, мягко улыбаясь, — все бабы подписались, и девчонки — тоже.

Пронька смотрел на нее, не спуская глаз:

— А вы?

— И я подписалась.

— Известно, вы женщина передовая, — хихикнул Жиган. — Коли так — и я… Запишите там. Я хоть не староста, — сказал он ядовито, подмигнув Семену, — ну, все-таки могу соответствовать. Платон, не упирайся.

Сажин пошарил в карманах.

— Я так и знал, — проронил он с сожалением, — придется уделить толику.

Наталка подманила Ванюшку и на ухо ему шепнула:

— Собирайся… баня у нас.

— Ступай, приду.

Она уходила, чувствуя на себе Пронькин острый, завистливо-жадный глаз.

Пока Горбатовы мылись, Наталка катала на столе белье. Первой пришла из бани Катя и начала, как взрослая, не торопясь и молча раздеваться. Ванюшки все еще не было.

— Экий пес, — ругала его Наталка вслух, — придется за ним второй раз идти… Мучитель… Не пойду, одна вымоюсь.

Она так и сделала бы, если бы у ней было пожестче сердце. Не кончив с бельем, она накинула шубу и вышла опять за ворота.

Ванюшка попался ей навстречу. Идя поселком, она беззлобно пожурила его. Но и теперь, в избе, когда он, не снимая красноармейского шлема, сидит на лавке с бельем, Наталка продолжает нападать на него. Брови ее — темные, дугой — сердито хмурятся:

— Не изомни… видишь, припасено. — И указывает ему на белье.

— Вижу.

— Ничего ты не видишь. Припасай ему всё, бегай за ним, ухаживай, а он… Другой раз и звать не буду. — Ее голос, немного огорченный, воркующий, заполнял всю хату. — Звала ведь? Мало тебе? Что долго не шел?

— Ну что ж, — оправдывался Ванюшка, взглядывая на нее с лукавой хитрецой. — А приди не вовремя — прогонишь.

Наталка поняла, что он притворяется, однако спросила:

— Разве прогоняла?

— А как же, было дело.

— Когда это?

— Помним, — уклончиво отвечал он.

— Смотри у меня! — погрозила она тяжелым вальком. — Не расстраивай.

— Да я ж пошутил.

— То-то… не забывайся.

Толстый валек и скалка, которыми она пользовалась, были под стать ее сильным рукам, и Ванюшка не без гордости смотрел, как ловко она работала. Широкая, плотная спина ее сгибалась мерно, легко и, казалось, не уставала. От напористых движений ее дрожал, сотрясаясь, стол.

— Все подписались? — спросила она.

— Все… Жиган расщедрился… видала?

— Что это он?

— Так, из самолюбия: меня с Коробовым укусить норовил, да не вышло.

После Ванюшкиных зеленых брюк Наталка катала себе новое ситцевое, с синим горошком платье. Он сидел у нее под рукой и, от нечего делать перебирая белье, опять капризничал:

— Себе небось белого припасла, а мне…

— Укусить норовишь? Сам ты — Жиган, не умеешь носить, а просишь. Не стоишь и того, что дают… Чего смеешься? Доживи до лета — дам белую… или сатиновую… Сошью, так и быть.

— А из чего?

— Есть. — Она посмотрела на него долгим взглядом. — Купила недавно… Лучше меня тебе вовек не найти!..

— Я не ищу… толстуха.