Александр Патреев - Глухая рамень

Жизнь, необыкновенно щедрая в одном и удивительно скупая на другое, заставила Вершинина улыбнуться:

— Спасибо, Виктор, за услугу… Ну вот… две отличных вакансии, а ехать не могу: все жди, считай пропадающее время…

В сердцах брошенный конверт упал мимо, на пол, — так и ходил он, ступая через него по новым, купленным Юлей, дерюжным дорожкам.

Сухие поленца звонко, наперебой потрескивали в печке, розовый сноп света падал поперек комнаты. Буран перебрался поближе к огню, но, не решаясь занять новое место, поднял на хозяина затуманенные недугом глаза и улегся не раньше, чем разрешили:

— Ложись, ложись, грейся…

Письмо на полу кололо глаза, начинало даже раздражать; он поднял его и бросил в печку, чтобы предать огню, как окончательному забвению… Жадное, прилипчивое пламя уже пожирало край, живое становилось пеплом, — и только в этот, последний момент Вершинин выхватил его обратно, заметив что-то: на нетронутом углу конверта было написано рукой Ариши:

«Жди, я приду»…

Авдей Бережнов был в этот вечер немного грустен — с впалыми глазами, с непобритым лицом, но встретил Алексея радушной улыбкой.

— Кстати пришел… Я ведь именинник нынче: с утра сорок третий пошел.

— Так угощай, — невесело напросился гость.

Скоро из другой половины избы квартирная хозяйка принесла самовар, начищенный ради праздников до блеска, и сама, одетая в новую кофточку и юбку, простоволосая, степенно-приветливая, расставляла на столе посуду.

— Мы чай-то попили, это для вас, — сказала она Бережнову. — Вот и Алексея Иваныча попотчуйте пирожком… с груздями… Одни управитесь — у меня еще корова не доена. — И ушла.

Авдей вынул из буфета портвейн, две больших стопки, по привычке засучил обшлага черной сатиновой косоворотки и принялся угощать. Горбатов через силу пошутил, что «новорожденному» следовало бы поторопиться со вторым браком: не век же коротать вдовцом.

Но вдовец, давно похоронивший близкого человека в далекой, изрытой снарядами, украинской степи, еще многое берег в своем сердце… И нынче, точно наяву, Таня явилась к нему опять — по-прежнему молодая, с заветренным, свежим, раскрасневшимся от мороза лицом, с живым напряженным взглядом бойца, — пришла к нему опять, но был грустен, суров этот праздник встречи, где только в воспоминаниях вставал перед ним оживший образ…

…Именно такою — в шинели, с красным крестом на рукаве — и помнит жену Авдей… Рассказывая Алексею, он смотрел перед собой взглядом задумчивым, сосредоточенным, далеким…

— В Старобельске мы нашли друг друга… случайно встретились: пошел в санчасть навестить раненого товарища и повстречал ее. Смотрю: идет из полевого госпиталя, от палатки, такая… свежая, прочная, быстрая, а рука вплоть до локтя забинтована… День-то был теплый — конец мая, — так она в гимнастерочке под ремень и без картуза. Вижу: боль прохватывает ее до самых бровей, а ничего, терпит, глядит бодро. «Поранили?» — спрашиваю. «Ничего, пустяки, заживет скоро». — «А как случилось это? Не в бой ли сунулась?» — «Как то есть сунулась?.. Я медфельдшер, на войне бывает всяко. А почему так удивленно смотрите?» — и улыбнулась.

А я, действительно, гляжу в ее глаза — и не могу оторваться. И чувствую: вот это она самая и есть, какую мне надо в жизни… Так, с этой думкой, и проводил ее до хаты, где расквартировались ее подрули… Таня Роговая звали ее… По счастью, задержались мы в Старобельском, три недели полностью прожили, отдыхали, формировались после боев заново. Почти каждый день удавалась встреча: на перевязку ее провожу и обратно провожу до хаты… Ну, так вскоре и поженились, а потом вместе пошли по дорогам и бездорожью гражданской войны…

Как-то летом, под Богучарами, в самом разгаре боя, на глазах у командира нашего, нагнал я одного «штабса» и рубанул со всего плеча… Здоровый был дядя, а развалился. Пока офицер сползал с седла, я конька-то за поводья схватил, — уж очень хорош был конь… И привел командиру, а тот мне подарил… Добрый конь: меринок крупный, гнедой, на лбу проточина, задние ноги в белых «носочках». Умница, в боях бывалый, а горячий, как ветер!.. Громом я его прозвал… По осени когда переходили Дон, убили подо мной Грома — пулей в самую грудь. Метров сто пробежал — и рухнул… Тяжело умирал конь, долго бился…

Вскоре начались страшные бои, даже земля гудела, и пыль такая — ни зги не видать, а вместо солнца — багровое пятно колыхалось в тумане. Случилось в ту пору быть с нею вместе в пешем бою… Конный полк беляков прижал красноармейские цепи к самому берегу Десны, смерть гремела над головами, волна за волной, озверело кидались конники в атаку. В круговой обороне занимал и Авдей свое место стрелка. Кто-то подполз к нему сзади, толкает в ногу: «Авдей, голову береги, голову!»

Он оглянулся: Таня!.. И как она в таком непроглядном аду нашла Авдея, трудно понять…

На этот раз только пулеметчики спасли дело: атакующих пьяных конников подпускали метров на триста и били из максимов в упор. Навзничь весь полк опрокинули, немногим удалось ускакать от смерти… Так военная буря тех лет и носила Авдея и Таню по степным просторам — то вместе, то порознь…

— И как хотелось от нее сына! — вспоминая, горевал Авдей…

Осенью, на первых месяцах беременности, она осталась в Коростени в полковом госпитале, а часть, где находился Авдей, бросили на Овруч, а когда снова проходили через Коростень, Тани уже здесь не было… Через два месяца удалось найти ее след. Редкие вести, какие стал получать он, не подтверждали постоянных его опасений за ее жизнь.

В зимних боях, в метелях двадцатого года пропал ее след, и он даже не знал, в каком направлении искать ее… Только в начале марта в Черкасах, куда подоспели на вызов утром, он узнал о ее гибели, настигшей врасплох… Накануне грянул на Черкасы отряд махновцев — полторы тысячи сабель. Что могли против них сделать две сотни бойцов да полторы сотни раненых, лежавших на койках в школе?.. Была неравная схватка, длившаяся, однако, до полуночи, — из числа защитников уцелело менее тридцати человек, но среди них не оказалось Тани…

Авдей не предполагал, к кому на выручку скакал на коне целых двое суток. Когда на пятый день не осталось в Черкасах ни одного махновца, он пришел в школу, где ранее помещался госпиталь, и вдруг догадался опросить о Тане Роговой…

— Такой у нас не было, — ответила ему уцелевшая в одном из погребов пожилая санитарка. — Таня Бережнова у нас была… но ее уже нет… Позавчера схоронили…

И она повела его к кладбищу, к братской могиле…

— Не поверишь, Алексей… словно мне горячей золой засыпали всё в груди, — проговорил с трудом Авдей. — Ни жены, ни сына не стало…