Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая

Дня через два стало известно, что красные войска вышибли атамана Дутова из Оренбурга. Но Дутов вместе с преданными ему офицерами не продержался бы долго, если б не питала его казачья почва Оренбуржья. Как у мифической гидры моментально отрастали срубленные головы, так полнилось и его войско.

Через считанные дни атаман Дутов объявился в Верхнеуральске, где более ста лет находился Второй отдел Оренбургского казачьего войска. Не все приняли его с радостью. Там все еще продолжала править городская Дума. Иногородние и молодые казаки из фронтовиков начали было создавать Совет, отстранив от власти Думу. Но опять же верх взяла сила большинства.

Вскоре вновь отросла вроде бы срубленная голова гидры, и атаман Дутов грозил Троицку уже пятитысячным войском. Возле города временами рыскали казачьи разъезды. Обстановка с каждым днем накалялась, грозя вспыхнуть новым безжалостным огнем. Городской Совет заседал нередко круглыми сутками, отыскивая возможность для создания новых красногвардейских отрядов, способных защитить город.

К тому же на станцию прибыли два полка 1-й Оренбургской казачьей дивизии, которая двигалась по железной дороге через Москву, снявшись с Румынского фронта. Вел ее председатель солдатского дивизионного комитета, избранный и начальником дивизии, Николай Дмитриевич Томин.

Эшелон остановился в Люберцах, и Томин доложил командующему Московским военным округом, что дивизия в полном составе, со всем вооружением и имуществом, готова служить Советской власти. Но тот почему-то не принял столь щедрого дара, хотя нуждался в войсках.

В Самаре два полка этой дивизии расформировали. А с 11-ми 12-м полками Томин прибыл в Троицк с твердым намерением поставить их на службу Советской власти. Но и здесь не обрадовался Совет богатому подарку, хотя, кроме Семнадцатого стрелкового полка, было создано всего две рабочих красногвардейских дружины, боевая дружина коммунистов и отряд из добровольцев — пленных венгров и немцев.

Федор Федорович Сыромолотов отлично знал обстановку в уезде, знал и нравы казачьи. Да и другие руководители уезда нагляделись на здешние дела, потому без особых споров решили расформировать и эти два полка. Оружие, боеприпасы и прочее имущество, конечно, приняли с благодарностью.

Очень тяжело пережил Томин расформирование полков. Нервничал. Даже сначала считал такое решение недомыслием руководителей уезда. Так думал очень честный человек. Но едва ли он представлял, что происходит с большинством казаков, когда дело доходит до отчуждения земли, до лишения их всех казачьих привилегий, дарованных царем.

Ведь и Родион Совков после февраля выкрикивал революционные лозунги, за декрет о мире ратовал, только добираться до дому было ему труднее в одиночку, чем целым полком или дивизией. А как вернулся под отчий кров да лапотного мужика увидел на своей земле, сразу и шашкой взмахнул, хотя земля-то не была отнята, а всего лишь в аренду сдана.

Николай Томин — тоже казак, да ежели б таких казаков побольше было, не купался бы Урал-батюшка в реках народной крови! За революционную деятельность на фронте грозились Томина расказачить, да, кроме звания казачьего и доверчивой доброй души, ничего у него не было. Вырос в чужих людях, знал немало унижений от имущих.

А потом, когда обнаружился в нем талант, когда товарищи по оружию избрали начальником дивизии, стали казачьи атаманы звать его к себе, не раз подкупить пробовали и убить грозились за измену казачеству. Дутов удостоил его даже личным посланием, в котором пытался раскрыть «заблудшему» глаза и великие должности сулил, и будто бы кошель с золотыми монетами прислал.

Не поддался Николай Дмитриевич ни подкупам, ни уговорам, ни угрозам. Он готов был служить и рядовым красногвардейцем. Но Совет поверил беспартийному Томину, избрав его начальником штаба войск уезда и председателем казачьей секции исполкома.

Дел в той секции пока было немного, зато формирование отрядов, устройство их, обучение требовали неусыпных забот. Да и службу нести приходилось красногвардейцам. К тому же надо было думать о круговой обороне города, чтобы защитить его от частых казачьих разъездов. Не стеснялись они теперь, открыто накапливаясь в ближайших станицах. Снова появились дутовские отряды в Солодянке.

Для бесперебойного снаряжения войск и строительства обороны требовалось продовольствие, транспорт, рабочая сила. Зубами скрипели, злились троицкие купцы, но поставляли все необходимое. По тысяче конных подвод выезжало на строительство обороны. А вместе с этим крепла и уверенность, что не поддастся дутовцам город.

Все чаще носились по хутору, слухи о черных замыслах казаков. Узнали и о злодействе, сотворенном над Марией Селивановой в Черном логу. Видел Рослов Василий похороны эти в городе и рассказал о них. Но видел он там и другое, о чем никому не сказал.

Попав на Болотную улицу во второй половине ночи, Василий доложил Виктору Ивановичу, еще не успевшему раздеться, о деле, пригнавшем его в столь неурочный час. Покормить коня и отдохнуть намеревался он у бабушки Ефимьи. Как родных, встречала она Рословых, да и они без гостинцев не заезжали: мяска да мучки привозили ей, молочка мороженого.

Виктора Ивановича завез попутно Василий в Совет, а тот, выбираясь из саней, спросил:

— Знаешь ты, что 17-й Сибирский полк у нас в городе стоит?

— Знаю. Сказывал Антон, что прибыть должен с летучим отрядом.

— Вот Антон с бывшим поручиком Маловым да с Дерибасом как раз и сидят теперь в Бродовской. Они-то и есть та следственная комиссия.

— Туда ведь подмогу снаряжать будут, — встрепенулся Василий, — вот я и поеду.

— Думаю, там без тебя обойдутся.

— Ну, ежели не возьмут, в полк утром пойду, может, Макара встрену. Или уж не дошел он до города, коли знать о себе не дает.

— Ах, волк тебя задави, старый дурак! — обругал себя Виктор Иванович. — Совсем голову потерял с этими делами. Да ведь почта-то не ходит теперь. Опять казачки все дороги кругом пообрезали. И железную дорогу на Челябинск вот-вот оседлают. — Он бросился к двери, добавив на ходу: — Макара найдешь ты не в полку, а в железнодорожной больнице. Езжай! — И скрылся в дверях.

Опешив от этакой новости, постоял Василий, повертел туда-сюда головой, не зная, что делать, и направился к Ефимье, рассудив, что ночью в больницу не пустят его. До рассвета еще часов шесть оставалось. Успеет и конь отдохнуть, и самому поспать можно.

Придавленная постоянным горем, заметно старела бабушка Ефимья. Но, завидя гостя, приободрилась она, забегала, засуетилась. А получив гостинцы, тут же хотела еду готовить, но Василий отказался от ее забот и свалился в постель. А сон-то никак побороть его не мог. То комиссия следственная мерещилась — вот-вот ее расстреляют, то Макар. Думалось, живой ли.