Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая

Все трое ребят и Катерина с Верой устроились в фургонном ящике, заваленном травой. Степка по-хозяйски правил Ветерком, а запряженную Рыжуху привязали сзади, освободив ее от всякой поклажи. Яшка так и красовался в татарском наряде, ибо другого у него не было. Заметив на монастырской стене свежий листок и оглянувшись предварительно, Яшка спрыгнул с телеги и сорвал его.

— Сами почитаем и мужикам увезем, — объявил он, усаживаясь на свое место. — Новая власть чегой-то предписывает народу.

Читать они с Семкой научились лишь в минувшую зиму от Григория. Но старались друг перед дружкой, прочитывая все, что попадет, и навострились изрядно. Яшка расправил лист, испещренный крупными буквами, и, чтобы все слышали, начал читать:

— «Населению г. Троицка.

Восемнадцатого июня чехословацкие войска, подчиняясь военной необходимости, ликвидировали советскую власть в городе Троицке и изгнали из города советские войска.

Довожу да сведения населения:

П е р в о е, что в дальнейшем чехословаки не будут вмешиваться во внутренние дела города, предоставляя населению самому организовать новую власть.

В т о р о е, что жизнь и имущество всех без исключения находится под защитой чешского оружия. Мною приказано оружием останавливать всякие попытки к насилию, погромам и грабежам, от кого бы они ни исходили.

Т р е т ь е. Никакого военного положения в городе объявлено не будет. Во всякое время дня и ночи каждый имеет право свободно ходить, куда ему угодно. Обязателен письменный пропуск начальников чешско-словацких отрядов и гарнизонов только в сторону противника, за пределы расположения чешских войск.

Ч е т в е р т о е. До урегулирования железнодорожного движения мною приказано: беспрепятственно пропускать продовольственные грузы во все стороны; принимать все меры для содействия свободному пассажирскому движению; никаких особых пропусков и разрешений для пассажиров, проезжающих по жел. дорогам в районе, занятом чешско-словацкими войсками, не требуется.

П я т о е. На право иметь и носить оружие до окончания организации местной власти необходимо получить письменное разрешение начальников чешских гарнизонов.

Чешские войска будут считать, что пролитая ими кровь пролита не напрасно и исстрадавшееся население наконец отдохнет от минувших ужасов террора и произвола.

Чехословаки просят смотреть на них, как на друзей русского народа, лишь крайностью вынужденных вести войну с советской властью, а не с русским народом и не с русской революцией.

Читал Яшка внятно, не торопясь. Его никто не перебивал. Все слушали, стараясь отвлечься от гнетущих мыслей. Когда чтец сунул свернутый во много раз листок в карман и достал оттуда кисет, Степка спросил:

— Кто, ты говоришь, бумагу-то эту подписал?

— Полковник Войцеховский.

— Хм, дак это ж, выходит, нашенский, российский, а начальником у чехов заделался.

— А ты как думал! — удивился Яшка слепоте друга. — Вот и выходит, что наши буржуи да на нас же и напустили это войско. Сами им командуют. Жалко ведь фабрики да заводы отдавать — позвали себе подмогу.

— Оно, конечно, — согласился Степка, тоже собираясь закуривать. — Казакам вон как землю-то жалко. Ишь ведь чего делают они…

Опомнившись, умолк Степка. В это время переехали мост через Увельку, и все глядели на Солодянскую гору, будто на жуткий памятник, леденящий в жилах кровь, хотя гора осталась той же горой, и покоилась она тут, как и тысячи лет назад. Молчали все и после того, как повернули влево и стали отдаляться от страшного места. Никто не оглянулся ни разу.

И вдруг прогремело сзади громом:

— А ну, придержи коня, мужланская харя!

Все оглянулись. Потянул вожжи Степка и пустил Ветерка шагом. Вровень с подводой подскакал верховой казак в полном вооружении.

— У краснюков наслужились, теперь домой бежите, что ль? — грозно спросил он.

— Не служили мы и никуда не бежим, — занозисто отвечал Степка, не останавливая коня. — Позавчерась на базар поехали, да под войну попали.

— А этот чего же так вырядился? — показал на Яшку казак.

— А я, господни урядник, с весны табун лошадиный пас у Яушева, а тот табун вчерась казакам отдали, — не моргнув соврал Яшка. — Вот мне и сыграли отходную. Домой еду.

— Вы лебедевские, что-ль?

— Лебедевские, — ответил Степка.

— Вот по тебе я и признал. За землей-то к атаману ты ведь приезжал зимой?

— Приезжал. Кучером я был.

— А тестя мого, Данина, нигде не видали?

— Да мы из квартеры носу не показывали в этакую страсть, — возразил Степка. — Кого же увидишь из двора?

— Ну-ну, затряслись, лапотники, как прижали вас… Ваньку на Солодянской горе прикончили, Ромку на вокзале видал… Ежели не удрал, дак на Меновом теперь он. А тестя вот крайне бы повидать надоть!

Ударив по коню плетью, казак поскакал вперед. И Степка пустил Ветерка рысью.

— Дак это он, стало быть, ухо-то тятьке отрубил, коли зять Даниных, — сделал для себя великое открытие Семка.

— Ах ты, винтовки-то нету! — скрипнул зубами Яшка. — Я б его тут уложил. Никто бы и не узнал об том… Да ладно, что вчерась не показался я ему, когда он Романа-то отыскал. Теперь бы, небось, признал и под этой шапкой.

— В том и беда наша, — поддержал его Степка, — они вон завсегда с шашками да с винтовками, а мы — с голыми руками… Это ведь он теперь к Даниным погнал, там и караулить станет Виктора Ивановича.

— А может, он уж дома, — тревожно предположил Семка.

Вера не вступала в мужские разговоры. Молчала и Катя, окаменев под тяжестью давившего ее безразличия ко всему. Когда ехал рядом с их подводой Родион Совков, она глядела на его обветренные, почерневшие руки и будто сквозь сон думала, что, может быть, эти руки загубили Васю, порушили короткое и мучительное их счастье… Когда же опомнятся люди?

Странно и непонятно порою поступают умные люди. Скольких беженцев, каторжан спас Виктор Иванович с девятьсот шестого года! Документы доставал и к Сыромолотову на Прийск отправлял преследуемых жандармами. Алексею Куликову знаменитый парик соорудили, когда Антона из тюрьмы вызволяли. И ведь предвидеть действия врага умел, заранее сориентироваться мог.

Можно было документы себе выправить и убраться куда-нибудь, где не знали его в лицо. Мог он и с армией отойти — нет! Остался в городе. Правда, чахотка давила его все беспощаднее. Кашлем заходился порою до синевы. Но курил все так же много. Видно, было это единственной отрадой, и беречь себя не собирался он. А за бешеной, каторжной работой забывал обо всем.

Всю сознательную жизнь этот человек прожил конспиративно, документов не плодил и не оставлял после себя. А тут в трибунале за несколько месяцев накопилось их множество. В ночь под «черный четверг», как и многие другие руководители, сидел он на объединенном заседании исполкомов, созванных Высшим военным советом. Сидели до тех пор, пока не загремели чешские пушки.