Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая

— Нет явочек… А хотя бы они и были, так неужели вы, дворянин, считаете, что я могу предать свое дело?

— М-да, конечно, — будто бы согласился следователь, и тут же ринулся в новую атаку: — Но помилуйте, батенька! Для чего они вам? Не пригодятся. Ведь, простите великодушно, вы же одной ногой находитесь по ту сторону всего сущего.

— Со мной все ясно. А вы сами-то неужели не чувствуете, что давно находитесь по ту сторону всего сущего обеими ногами?

— Это мы уже слышали. Но я недавно проехал по некоторым здешним станицам и, скажу вам, очень порадовался настроению местного казачества. Не понимаю, как вы можете верить в это безумие, тем более, что для вас лично все победы уже в прошлом!

— Да, вы правы, — с трудом выговаривал Виктор Иванович, сдерживая кашель, — лично для себя я завоевал лишь то, что вы видели на хуторе в моем жилище. — Изо рта снова появилась кровь, и он прижал к нему большую черную тряпку. — Но Восточный фронт приближается, и он покажет, на чьей стороне правда.

Увидев кровь, следователь брезгливо сморщился и суетливо застучал по головке звонка, вытаскивая другою рукой платок из кармана.

— Убрать! — сказал он вошедшему охраннику и, махнув платком в сторону Виктора Ивановича, жестко добавил: — Совсем убрать!

Охранник подхватил арестованного под руки и поволок его вон.

Штабс-капитан, который накануне вел допросы, отказался от новой встречи с обреченным узником: не столько бесполезность допросов отталкивала его, сколько боялся он чахотки.

В ту же ночь Виктора Ивановича под руки вывели на тюремный двор и усадили в сани. На две подводы разместили пятнадцать человек, больных тифом. Даже до своего последнего прибежища эти люди уже не могли дойти.

— Куда ж эт нас в ночь-то? — простонал молоденький арестант, запахивая продрогшую душу истрепанным суконным армяком.

— Лечить вас повезем, — хихикнув, отозвался бородатый охранник.

…Расстреляли их у ограды монастырского кладбища, с наружной стороны. Там и захоронили.

Не ради громкой славы спел свою тайную песню Виктор Иванович. Но все дела его, большею частью скрытые от людского глаза, были устремлены к Добру и Справедливости на этом свете.

Совсем недавно, еще в середине семнадцатого года, неприметный и никому не известный войсковой старшина Дутов мгновенно вознесся на гребне кровавой волны разгулявшейся гражданской бойни. В течение лишь одного лета восемнадцатого года ему присвоили два генеральских звания. И теперь это был не только войсковой атаман, генерал-лейтенант, главный начальник всего Южно-Уральского края, но и командующий отдельной Юго-Западной армией, в которую влились казаки Оренбургского, Уральского и Астраханского казачьих войск.

Но и эта громада постоянно содрогалась и пятилась под ударами Красной Армии. В недавнем прошлом били его Сергей Павлов и Василий Блюхер, теперь теснили 24-я Железная дивизия Гая и 25-я Чапаевская. Войска Гая вышибли Дутова из Оренбурга, хотя пока и не окончательно. В начале февраля пришлось «главному начальнику края» со всем штабом и войсковым правительством искать место поспокойнее.

В Троицке знали, что командующий крут на расправу с красными, когда они не в боевом строю, конечно, потому из тюрьмы и Менового двора каждую ночь десятками уводили арестованных на расстрел.

Прибыв в Троицк, сам Дутов поселился в меблированных номерах шикарной гостиницы Башкирова. Уже 9 февраля провел он заседание войскового круга, в повестке которого значилось:

«1. Политический момент.

2. Вопросы мобилизации и меры, связанные с борьбой с большевиками (нужды фронта).

3. Вопрос о восстановлении сгоревших станиц.

4. Доклад войскового атамана и членов войскового правительства.

5. Рассмотрение и утверждение смет.

6. Положение о самоуправлении в Оренбургском казачьем войске.

7. Текущие дела».

Войсковая казна не скудела, потому как атаман грабил вольно, с размахом. А уездный город Троицк превратился с этого времени в столицу всего степного Южноуралья. В эти дни в городе всюду скребли, мыли, чистили, убирали снег не только потому, что поселился тут главный начальник края, но ожидался приезд самого́ верховного правителя России — Колчака.

Завертелись местные буржуи, как черти на мельнице. Шутка ли, когда еще в этакую глушь залетала столь важная птица! Полновластный правитель всей России! Правда, границы его владений неуклонно сужались, уступая место Советской республике. Но в пылу подготовки к торжествам об этом некогда было думать.

Срочно комплектовались делегации именитых граждан — от городской Думы, от мусульман. Изготовили правительственные адреса с излиянием немыслимых восторгов и, как водится по русскому обычаю, — хлеб-соль. Само собою, и триумфальную арку не забыли соорудить на въезде в город.

Но больше всего хлопот и беготни было в женской гимназии, потому как именно там предполагалось чествовать высокого гостя. Готовился знатный и многолюдный банкет.

17 февраля, в день приезда Колчака, на всем неблизком пути от вокзала до города и по Гимназической улице до самой женской гимназии по обеим сторонам дороги на небольшом расстоянии друг от друга, будто аршин проглотив, стояли казачьи пластуны. Проезд и проход по всей дороге был запрещен. Старания делегации мусульман из пяти человек пропали даром: им не разрешили проехать.

Думскую же делегацию из трех человек пропустили по живому коридору на лихой тройке до привокзальной площади. А дальше офицерская охрана преградила ей путь. Самые искренние заверения делегатов, что, кроме хлеба-соли, адреса и добрых намерений, у них ничего нет, не помогли. Не только на перрон, их даже в вокзал не пустили. Там по-домашнему дутовская свита разместилась.

Более трех часов приплясывали думцы на колючем февральском ветерке. От этого мозги у них проветрились, и поняли делегаты, что никто им тут не рад. А между тем гудок послышался — поезд правителя подкатил. Уговорили они войскового старшину из личной охраны Дутова, чтобы он самому верховному шепнул о делегации.

Через недолгое время с перрона донеслись торжественно-радостные звуки оркестра. И тут подбежал к делегатам какой-то молоденький прапорщик и сообщил, что САМ разрешил его приветствовать. Хватились, а каравай-то стучит, как деревянный, — промерз, и соли в солонке почти не осталось — просыпали. Со всем этим и двинулись на рысях к вокзалу.

В дверях стеснились от поспешности. К тому же увидели, что верховный входит со свитою в противоположные двери вокзала. Делегата, идущего впереди, подтолкнули нечаянно — солонка с мерзлого каравая соскользнула и раскололась вдребезги. Замешкались, конечно. А Колчак — вот он, рядом. Тут, у дверей, и произошла торжественная встреча делегации с временным правителем.