Владимир Ханжин - Красногрудая птица снегирь

Орлов привык бодрствовать по ночам. Собственно, еще совсем недавно среди ответственных командиров транспорта вообще считалось нормальным уезжать со службы под утро и появляться в полдень.

Орлов занимал видные посты в министерстве вот уже восемнадцать лет. Пять лет из них пришлись на войну, а в войну командиры транспорта вообще мало спали и мало были дома. Да и после войны не скоро еще полегчало. Орлов втянулся, и, хотя в последние годы большинство его товарищей работало по ночам лишь в исключительных случаях, он не смог переломить себя. Впрочем, он и не очень старался перемениться. Не очень старался не только в силу того, что транспорт есть транспорт, он никогда не «ложится спать», причем наиболее критические ситуации чаще всего возникают именно ночью; и не только в силу того, что ему не сиделось и не лежалось дома, он вечно тревожился — как там, что там? В ночных бдениях была для него своя романтическая прелесть. Ехал ли он на машине по безмолвным, чистым, будто оголенным и раздвинувшимся улицам Москвы, шел ли по ним пешком, открывал ли окно в своем кабинете — он чувствовал, как величаво покоен мир; где-то в подсознании трепетала, согревая, немножко гордая, немножко грустная, отрадная мысль: вот все люди спят, а ты не спишь, ты трудишься для них, ради них, и пусть они спят, пусть видят хорошие сны, а ты должен бодрствовать, должен трудиться — в этом твоя доля, твое призвание, твое счастье.

Огромное помещение будущего цеха подъемочного ремонта тепловозов озаряли вспышки электросварки. Слушая начальника строительного участка, Орлов несколько отвернул от него свое лицо — иначе свет электросварки бил в самые глаза. Они шагали вдоль подмостей по сухому, вязкому и пыльному песку. Песок этот был всюду, где строители сняли старый пол, но еще не успели положить новый.

Несмотря на ночь, работы шли полным ходом. Орлов категорически запретил распылять силы стройучастка — все до последней лопаты было брошено на реконструкцию депо Крутоярск-второй.

В цехе уже заделали проломы, включили отопление. Орлов удовлетворенно слушал начальника участка. Он хорошо знал, в каком состоянии был цех до его приезда, и видел, что сделано много.

Осмотр близился к концу. Неподалеку от двери Орлов остановился, чтобы еще раз окинуть помещение взглядом.

Рядом равномерно гудели два колесообточных станка. Один из токарей, оставив свое обычное место, подошел к товарищу, работавшему за ближним к Орлову станком. Токари заговорили о чем-то; о чем — Орлов не мог слышать, но то, что рабочий оставил станок именно сейчас, при нем, Орлове, не ускользнуло от его внимания и неприятно задело его. Конечно, станок продолжал выполнять свою операцию — медленно вращалась колесная пара и резец снимал с поверхности бандажа ломкую стружку; кратковременная отлучка токаря, в сущности, решительно ничего не значила. И все-таки естественно было бы именно в присутствии его, Орлова, проявить старание и уж во всяком случае не покидать рабочее место.

Внезапно в цехе погасла электросварка и одновременно, словно по команде, оборвалась дробь пневматического молота, разбивавшего последние островки старого пола. В помещении стало необыкновенно тихо, и тогда за гудением ближнего станка Орлов услышал отчетливое, нарочито громкое восклицание:

— А-а, все они на один манер — выпихоны!..

Орлов невольно обернулся. Токарь, что оставил свой станок, только и ждал этого. Он сомкнул рот, плотно, демонстративно зло — так, что на побледневшем лице остро выступили скулы, — и посмотрел в глаза Орлову. В долгом, упорном взгляде его была вызывающе открытая, лютая неприязнь.

«Выпихоны — это, очевидно, те, что выпихивают, — думал Орлов, открывая увесистым, изогнутым под прямой угол ключом наружную дверь своего вагона. — Я выпихиваю на линию паровозы, я — выпихон».

Он мрачно усмехнулся. Возможно, в другое время, услышав это слово — «выпихоны», он от души посмеялся бы, даже постарался бы запомнить его: Орлов любил ловкие, хлесткие выражения. Но сейчас в нем слишком сильно говорило возмущение.

Он не был бездушным, черствым сухарем и хорошо сознавал, как трудно в эти дни людям. Аврал, который он объявил на ремонте паровозов, потребовал предельного напряжения сил. Да, трудно, очень трудно. Но что поделаешь — надо. Надо!

А разве себя он щадит? Разве найдется здесь, в этом депо, еще кто-нибудь, кто работал бы столько же, сколько работает он сам?

Включив в салоне свет, Орлов снова вспомнил — «выпихоны» — и снова вложил свое возмущение в быстрое движение головой и короткую усмешку.

«С кем хотел поговорить? Ах да, с главным управлением кадров». По местному времени три часа, — значит, в Москве только час. Возможно, заместитель министра по кадрам еще у себя. Ну, если его нет, так есть же кто-нибудь в главке.

Порывшись в карманах, он нашел листок из настольного календаря. На листке — Орлов вырвал его в кабинете главного инженера — были записаны работники депо, о которых он собирался говорить с Москвой. Фамилии и должности их он помнил отлично, но боялся, что перепутает имена и отчества.

В списке значились: Кряжев Кузьма Кузьмич, старший машинист тепловоза, Добрынин Афанасий Алексеевич, машинист тепловоза, Булатник Геннадий Сергеевич, мастер цеха топливной аппаратуры, Добрынин Максим Харитонович, слесарь цеха топливной аппаратуры. Должности всех четырех Орлов записал очень сокращенно — некоторые слова заменяла одна лишь первая буква, и сейчас, пробегая глазами список, он быстро расшифровывал свои знаки. Потеплело на душе, забылась неприятная сцена в цехе подъемки.

Какие люди! Какое сознание долга, какая самоотверженность! Скажи самые громкие слова, и они не прозвучат излишне громко.

При первой же возможности надо представить к правительственным наградам. А пока — знак «Почетному железнодорожнику». Всем четверым.

Он знал: при любом штурме, при любой атаке нужен пример. Здесь, в Крутоярске-втором, ему не пришлось долго искать — опытный глаз его сразу же остановился на этих четверых. Кряжев и Афанасий Добрынин водили, несмотря на мороз, поезда полуторного веса; Булатник и Максим Добрынин, авторы и создатели великолепнейших, уникальнейших приборов в цехе топливной аппаратуры, перешли в цех промывочного ремонта, и в общей неразберихе, которая царила здесь в связи с невероятным наплывом паровозом, уже проглядывала настойчивая, творящая работа их мысли. Они уже были героями, но никто не называл их так. Орлов назвал, и голос его прогремел по всему депо. Орлов повел людей на штурм, эти четверо были его знаменем.

Теперь главный рубеж взят — локомотивов достаточно, узел почти расчищен, задержки поездов на линии прекратились. Еще немного, и все направление заработает в хорошем — ровном и бодром — ритме. Главный рубеж взят — герои должны получить награды. Без промедления, теперь же — как в бою.