Борис Лапин - Избраное

«Росписка эта недействительно без польного обозначения полевого почтового номера. Мною (проставить имя) принято у крестьянина (имя) — хлеба (цифра) — килограмм, коров (цифра) — штук, сала (цифра) — килограмм. Оплачено будет после войны. Неповиновение будет строжайше наказано. Верховное командование армии».

Печать — орел со свастикой.

Уже в январе немецким солдатам раздавали маленькие справочники — «Карманный путеводитель по русской армии». (На обложке: «Совершенно секретно, не подлежит оглашению, согласно параграфа 88 закона от 24 апреля 1934 года».) Унтер-офицеры срочно обучались русскому языку. В найденных тетрадях корявым почерком выведены фразы: «Крестьянин подойти ко мне. Я добрый человек. Здравствуйте. Прощайте. Отдай мне свою лошадь. Кто здесь есть большевик».

Вскоре на границу начали беспрерывно прибывать немецкие войска из Франции, из Бельгии, из Голландии, из Дании.

В военной газете «Остфронт» в номерах от 24 и 25 июня господа фашисты под кричащими заголовками садически описывают подробности бандитского нападения на мирный пограничный город Сокаль в 3.00 утра двадцать второго июня. Они сидят на берегу пограничной речки Западный Буг, вспоминая, как год назад они пили вино в Компьене во Франции. На том берегу — маленький западноукраинский городок Мокаль с церковной колокольней, с узкими уличками. Жители спят, слышно кваканье лягушек, пение жаворонков. 3.14 сигнал: через минуту начинают работать германские батареи, подведенные к берегу. В мирном городке из рушащихся домов выбегают раздетые мужчины, женщины, дети, кричат тонкими голосами. Несколько минут спустя в городе бушует море пламени. Фашисты восхищены.

«Ах, какие мы храбрые!»

Головы немецких солдат набиты мешаниной, настоящей окрошкой из вздора, которой кормят их фашистские заправилы.

На вопрос — почему Германия напала на Советский Союз, солдат Август Цаглауэр, ремесленник из Бремена, отвечает:

— Не знаю, офицеры с нами не разговаривают. Не знаю, ничего не знаю, я слышал, что Россия нам мешает, но так ли это — не знаю. Война — это война.

Солдат Гунтер Флеконхаген, прежде чем ответить, мучительно думает. На его лице напряжение. Потом он говорит заученным тоном, точно отчеканивая каждое слово:

— Мы воюем с Россией потому, что она не пропустила наши войска в Индию и в Ирак для победы над Англией.

Военнопленный Эрих Ян окончил инженерную школу.

— Вы спрашиваете, что я думаю о причинах войны с Советским Союзом? Мне приказали воевать и… — он умолкает, потом неожиданно быстро говорит: — Солдаты нашего полка боятся советских танков. Я тоже их боюсь, я видел, они уничтожают нашу артиллерию. Это очень страшно.

Некоторые солдаты говорят, что рады случаю перейти на советскую сторону. Военнопленный Георг Вандель, бывший рабочий одной из мюнхенских фабрик, заявляет:

— Я служу в армии с тысяча девятьсот тридцать седьмого года в должности оружейного мастера. Мысль, что мне придется воевать с Красной Армией, пугала меня все время. Вы видите, при первой возможности я перешел к вам.

Среди пленных много так называемой «фашистской молодежи». Эти быстро впадают в уныние и хнычут. Они до ужаса одинаковы, до отвращения стандартны — молодые фашисты, с ничего не выражающими глазами. «Мы не знали. Мы думали… Так нам говорили… Нам сказали, что всех нас расстреляют большевики…»

По-иному держатся пожилые солдаты. Они неподвижно сидят, глядя куда-то вперед. Судьба их поколения печальна. Их посылают из страны в страну. Ненависть народов Европы к их армии безгранична, войне не видно конца. Они отучились думать о чем-нибудь, кроме сегодняшнего обеда. Приходя на новое место, они привыкли грабить, брать взятки, отбирать продукты. Они потеряли интерес к жизни. Они дерутся, подгоняемые отчаянной надеждой в кратчайший срок закончить войну, и выполняют приказания. Это не храбрость. Это угар.

Письма от родных, которые они в последние месяцы получали из Германии, выражают скрытую безнадежность и усталость. «Когда все это кончится?» — вот подтекст аккуратных, написанных, готическим шрифтом строчек. Вторая главная тема — еда. Очень много о еде.

В письме к рядовому Рихарду Дрейшеру жена пишет: «Вчера у нас был приятный день. Твой отец подарил нашему Гансу большой кусок колбасы. Жаль, что ты не с нами».

Письмо Бернгарду Кнабе от невесты: «Дорогой Бернгард, прошло не мало времени, пока я получила известие о тебе. Из письма я вижу, что ты отправился в Югославию, тебе очень везет с едой».

В письмах часто встречается также мотив — «прошел год, еще один год, что же дальше?»

Страх перед Советским Союзом и хвастливая болтовня, затверженные маниакальные слова о господстве над всем миром, варварская кровожадность, обращенная в самоцель, нервность, проступающая сквозь трескучий милитаристский словарь, грызущее недовольство настоящим и боязнь будущего — вот что характерно для настроения солдат армии фашизма.

10 VII 1941

На горизонте виднелись последние отблески пожара. Хлопья черной сажи, подхваченные ветром, оседали на траве, медленно крутясь в воздухе. Вчера в два часа ночи селение было подожжено немцами, отходившими к западу. Немцы занимали село девять часов. Наши части вступили в него после жестокого боя. Мы остановились на окраине села среди разбитых домов и рыжих от огня яблонь. Несколько испуганных собак, собравшись в стаю, молча сидели возле плетня, не двигаясь с места. После непрерывно длившегося в течение суток гула дальнобойных орудий полчаса назад наступила необычная, смущающая тишина.

Утро выдалось ясное. Грязь, намешанная долгим ливнем, просыхала на солнце. Над полями и лесом клубился сизый пар. Штаб воинской части расположился в роще, возле сожженной фашистами школы. Начался повседневный обычный фронтовой день.

Подъехала полевая кухня, приветствуемая неизменными остротами бойцов: «Зенитка с кашей. Тревога, ребята!» И только теперь по одному, по два начали появляться немногие оставшиеся в селе жители. Они выходили из канав, из леса, из-за деревьев — желтые, осунувшиеся, с запавшими щеками; ужас прошедших часов застыл на их лицах.

Первой подошла Анна К., пожилая женщина. Остановившись невдалеке, она напряженно всматривалась в бойцов. В руке она держала большой щербатый булыжник.

— Свои, — тихо сказал красноармеец в широкой шинели. — Бросай камень, тетка!

Он взял ее за плечо и осторожно посадил на скамейку. Женщина отшвырнула камень, рукой вытерла губы и заговорила быстро, отрывисто, задыхаясь и часто останавливаясь.

Красноармейцы слушали ее с угрюмой пристальностью. Многие опустили головы. Затем кто-то сказал:

— Ну, погоди, Гитлер! Погоди, изверг!