Вера Кудрявцева - Летний дождь

— А может, еще полюбишь, ведь вначале всем бывает трудно. Представь: со второго класса и до десятого доведешь… На твоих глазах из малышей взрослые, умные, красивые вырастут…

«…все будет нормально», — оторвалась дочь от окна, накрыла маму пледом, поцеловала, захлопнула дверь.

О-о! Чего только не вмещало это слово «нормально». Надежду, что научится же она когда-нибудь быстро, не загромождая весь вечер до полуночи, проверять эти надоевшие тетради по математике; надежду, что физик, с которым они одновременно пришли в школу и с которым она почему-то без конца сталкивается то в школьной библиотеке, то в столовой, то просто в коридорах, что физик… что физик… А что физик? Надежду, что сосед и ученик Саша Сергеев перестанет подкарауливать ее у подъезда и мучить на уроках глупыми вопросами…

Вот тут Наталья Юрьевна ошибалась. Сосед ее и ученик Саша и не думал подкарауливать свою учительницу. Просто, несмотря на то, что просыпался он в доме самый первый, он, как и его учительница, никак не мог выскочить из дверей квартиры раньше, чем за пять минут до звонка. Такой у него установился ритм жизни. И он очень был доволен, что ритм его жизни совпадал с ритмом жизни их новенькой учительницы Натальи Юрьевны.

Итак, Саша Сергеев просыпался самый первый не только в квартире, но и во всем доме, из окон которого были видны ярко-лимонные «Жигули».

И в это утро он открыл глаза, но встал не сразу, а, затаив дыхание, прислушался сторожко. Прислушался и скоро начал различать даже сквозь шум ранних машин и трамваев едва уловимое шуршание. Значит, и бабочка проснулась и карабкается по переплетам окна — гулять отправилась.

И Саша потихоньку, чтобы не разбудить бабушку, вылез из постели и подошел к окну.

— Доброе утро, бабочка! — прошептал он. — Как ты спала?

Бабочка похлопала яркими крылышками, будто ответила:

— И тебе, мальчик, доброе утро! Спасибо! Я хорошо спала.

Потом она снова сложила крылышки и упорно поползла по своим деревянным дорожкам. А Саша опустился перед ней на корточки и стал ждать, когда же бабочка облюбует себе местечко и расправит свои крылышки.

Вот забралась повыше и расцвела! Крылышки у нее ярко-рыженькие, а по краям будто черные кружавчики пришиты.

— Красавица! — прошептал Саша и уже ничего больше не видел: бабочка будто все окно заслонила. Даже ярко-лимонные «Жигули» не интересовали больше Сашу. А пока не было у него бабочки, он по утрам смотрел на эту желтую машину, на тополь, сперва зеленый, а теперь тоже желтый. Нарядно было во дворе, оттого что и тополь желтый, и машина желтая, и трава. Но бабочка все равно лучше всех.

— Да, — пошевелила бабочка усиками, — Ты прав, мальчик, я — красавица…

— Ты уже проснулся, Сашок? — удивилась бабушка Таня. Она каждое утро так удивлялась. — Ох, наш пострел уже поспел! Ну, раз проснулся, иди умывайся да одевайся. А я пойду оладушек напеку…

— И бабочке дадим оладушков, ладно, бабуль?

— Да-адим! Что, жалко нам? — и бабушка смела с подоконника засохшие крошки хлеба, кусочек колбасы, которыми Саша угощал вчера бабочку.

— Как ты думаешь — она поела хоть немножечко? — спросил он тревожно. — Мне кажется, и не прикоснулась…

— Отведала, поди. Животина ведь тоже…

В другой комнате застрекотала швейная машина. И они — и Саша, и бабушка — замолчали вмиг, нахмурились. Даже бабочка замерла на месте и захлопнула свои нарядные крылышки.

— Ну, — вздохнула бабушка. — Пошла!

Она подняла независимо голову в седых пышных кудрях, сжала губы и вышагнула из их с Сашей комнаты.

— Доброе утро, Валерий Федорович! — сказала она Сашиному отчиму. — Фирма работает с утра пораньше?

— Покоя не дает вам мое хобби, Татьяна Степановна. Я бы и раньше вставал, да ваш покой не смею потревожить.

— Валера, — укоризненно вмешалась Сашина мама.

— Что — Валера? Что — Валера? Перед людьми стыдно — такая ты раздетая! Ни платья приличного, ни куртки, я уж не говорю о дубленке…

Он бы еще долго перечислял, чего нет у Сашиной мамы, но в эго время заплакала сестренка Саши.

— Ш-ш-ш, — стала успокаивать малютку мама, приговаривая: — Ну зачем, скажи, Ирочка, нам такой пиджак? Не по сезону, скажи, Ирочка, нам такой пиджак. На дворе осень, в белом, скажи, не ходят уже…

— Теперь в любом сезоне белое — модно! — услышал Саша голос отчима. — Сегодня обещают до 18 градусов. И вообще: я сам буду одевать тебя! Вот на днях сяду за дубленку. Из своей старой такую сварганю!

Я уже заказал шкурки для отделки — один у нас едет в отпуск на Кавказ, а там всюду их продают, такие пушистые полоски, всего двадцать рэ. Будешь у меня как куколка!

— Завтракать! — приказала бабушка Таня.

— А я не пойду, — шепнул Саша бабочке. — Они уйдут, потом я, — и он насупился и стал смотреть, как их сосед Иван Тимофеевич гуляет со своим пуделем Капи.

«Они» — это он о маме, о своем новом отце и о маленькой сестренке Ирочке так подумал. Маму и сестренку, которую ему почему-то еще не дают даже потрогать, он, конечно, любил. И бабушку любил. И вот эту красавицу бабочку. И Капи. И его хозяина Ивана Тимофеевича. И тополь. И даже вот эту желтую машину. А отчима Саша любить не научился.

Бабочка пошевелила усиками и посмотрела на Сашу черными шариками-глазками, будто спросила: «Почему ты не любишь его, ведь он шьет твоей маме платья, костюмы…»

Саша пожал плечами и вздохнул. «Вон Капи. Он большой и лохматый, но добрый. И Иван Тимофеевич добрый. Потому что у него, кроме Капи, никого нет. Я его жалею. А еще его жалеет Елена Егоровна. Она сейчас, вот увидишь, бабочка, выйдет к нему. Она будто что коврик выйдет почистить. А по правде — она Ивана Тимофеевича выйдет пожалеть. Она его жалеет, а он — ее. Потому что у Елены Егоровны давно болит сердце. И он ей помогает коврик чистить. И наша учительница Наталья Юрьевна часто плачет, потому что ее мама Елена Егоровна болеет…»

— Саша, — вошла в комнату мама. Она присела перед ним, обняла его. — Тепленький мой, родненький… Пойдем — завтракать пора и в школу!

— Не пойду, — отвернулся от мамы Саша. — Я потом…

— Опоздаешь, Наталья Юрьевна будет недовольна…

— Не опоздаю — я быстро бегаю. Как Наталья Юрьевна…

— Ну за что, за что ты его не любишь? — уткнулась мама в шейку сына, защекотала губами. — И меня мучаешь…

— Тебя? — удивился Саша. — Тебя я люблю! — обнял он маму. Но опять так некстати заплакала Иринка, и мама, конечно, кинулась к ней, сразу забыв о нем, только вздохнуть успела — Хоть ты-то меня не мучай!

И Саша покорно вышел из своей комнаты и хотел прошмыгнуть в ванную незаметно.

— А где «доброе утро»? — остановил его голос отчима.

— Там, — показал Саша на свою дверь и подумал: «Потому что там у меня есть бабочка…»